Мамка искать будет? - [3]

— Я петь пойду. Веди, Егорка.

— Идем, поводырь — я… Граждане, товарищи, дорогу слепому певцу!

Пробирались среди вокзальной сутолоки. — Мы где?.. На площади?

— У багажной хранилки.

— А будто далеко-далеко зашли в темный бор… Теперь?

— У двери… К ступеням подходим, — осторожно, гляди!..

— Гляди?! Я… Гляди?..

— Эх, балалайка я пустая… Гляди… Забыл, что слепого веду, а поводырь! Здесь трамвай… вот стань, та-ак… пой.

Пел Мигай.

— Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь!.. — выкликивал Егорка и обходил с фуражкой.

— Балалайка, ослеп он? — подошли вокзальные ребята.

— Вполне. С поводырем…

— Как?

— Его спроси…

— А, ну, пусти одного…

Балалайка выдернул руку.

— Падаю, стена здесь… Расшибусь я… Егорка!..

— Здесь. Чего пугаешься?!

— Верно, не видит…

— Смотри вот… — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику. — Здесь остановка, пой!..

— «Засвистали казачонки в поход с полуночи».

— Ха, ха, ну, что?

— Балалайка, будет тебе. Не пой ты, — он тебя к мусорному ящику привел, смеется…

Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, сам за хлебом ушел. Принес.

— Еще я схожу по делу, не ходи ты, — под трамвай попадешь…

Сидел Мигай, — кругом ночь. Половиной живет Мигай. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех, теперь одни звонки да шум остались, Будто люди, дома, лошади бегут, торопятся в испуге и вот-вот задавят слепого Мигая, а он не знает, не видит, куда спрятаться.

Балалайка с ребятами дрова крадет с путей. Забыл Мигая… Ночью стоял, как кино на крыше американскую жизнь показывало… Когда вспомнил Мигая и вернулся, на том же месте нашел его…

— Некогда было, — дела; у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашёл-таки, — пустил утку Балалайка.

— Поедем домой, Егорка?

— У меня нет дому, бездомный я.

— Ко мне.

— Поедем.

— Скоро?.. К сенокосу бы!

— К сенокосу!.. Без глаз немного накосишь.

— Сегодня, сейчас, поедем?

— Поезда в Чувляндию ушли все, завтра дожидайся.

Обвел Мигай глазами, часов не нашел.

Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь… в Чувляндию — редьку есть, а один ты не уедешь. Пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет!»

Заснули Мигай и Балалайка в вокзале.

— Теперь нас не выгонят. Ты — слепой, я — поводырь твой. Куда инвалидов? Никакой дезинфекцией не выживешь…

В 12 часов, когда плескали вокзал какой-то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их оставили.

Проснулся Мигай и спрашивал — день или ночь? Подумал Балалайка, сказал: «Ночь, до свету далеко», — хотя и день начинался. — «Успокою, чтобы домой не просился».

Когда совершенно посветлело, Балалайка пустил утку…

— А знаешь что, Мигай, солнце не всходит, по часам обед, а солнце не может выкатиться, и ночь глухая… Говорят, целую неделю дня не будет: машина какая-то чортова испортилась, и перемешалось все…

— Ночь все?.! А люди как же — спят?

— При электричестве делают, а поезда не ходят… — «Слепой поверит, у него все ночь, на солнышко только не надо выводить, догадается». — Убегал Балалайка, при «электричестве» дрова тянул, американскую жизнь смотрел и газетчиков задирал.

— Неохота с ним вожжаться, надоел, — приспособлю одного зарабатывать…

Поставил Балалайка Мигая у стены — близ выхода.

— Пой, здесь народ все время идет.

Слышал и сам Мигай по шагам, что без останову идут.

Пел Мигай. Деньги кидали в опрокинутую шапку.

— Нельзя здесь петь. Иди на площадь!

— Слепой я…

— Все равно нельзя.

Догадался Мигай, что это милиционер и спросил:

— Теперь чего, ночь?

— День.

— Кончилась ночь?

— Кончилась…

— Домой надо, привыкну один ходить. — деревня маленькая, улица одна… Домой надо…

Народ шел, а Мигай тянул руку и просил.

— Слепому помогите… товарищи!.. граждане!..

— Просишь? — вернулся Балалайка.

— Петь не велят. Теперь день ведь, Егорка? Ночь кончилась?

— День… Недавно начался, направили машину…

Домой поедем?

— Чего ты? — переспросил Балалайка, а сам думал: «как быть?»

— Домой бы, там я один ходить буду…

— Поедем… — «Свожу за город, до Косино хоть… Скажу, что после голода в деревне никого нет… и привезу в Москву…»

Без билетов сели в поезд.

— Билеты! — крикнул кондуктор.

— Инвалиды мы.

— Слепой?

— А я — поводырь, — поспешно сказал Балалайка за себя.

— Куда едете?

— На родину… В Чувляндию!..

Темнота и однообразный рокот колес во много раз удлиняли время для Мигая, а Балалайка шептал…

— Солнце закатается… Ночь… Скоро утро и — приедем!..

Высадились в Косино, и Балалайка повел Мигая дорогой к селу, потом свернул межой в поле.

— Деревни, брат, нет! Пустое место…

— Нет?! Где же?

— Да, нету. Гарь одна; пожар, видно, залазал. Видать — старая гарь: знать, в голод это, без народу…

— Мамка… где? Еремка… не увижу… — заплакали слепые глаза.

— И так не увидел бы!

Молча стояли. Балалайка грыз травку.

— Звонят, Где? У нас не было церкви! Я слышу… где?.. Егорка?

— В селе это.

— Слышно больно уж, — раньше меньше было…

— Знать, колокол большой повесили и звонят, чтобы бог от голоду избавил.

— Никого, говоришь, нету?

— Никого, гарь одна.

Повернулся Мигай, пальцами ощупал лицо Балалайки.

— Егорка, ты обманываешь меня, скажи, обманываешь?