Мамины ложки - [2]

Никто не говорит ни слова. Они не успели помешать Генри. Этот винтик для них — как еще одна миля в безбрежном океане: ее нужно проплыть до твердой земли, сберегая силы, чтобы выжить. Они боятся острых предметов.

— Где ты взял этот винтик? — спрашивает мама. Взглядом она обшаривает комнату. Может, весь их дом скоро развалится, потому что ее сын грызет болты, на которых он держится.

— Нашел, — лукаво отвечает Генри.

Повисает молчание. Линди уже привыкла к нему — молчание у них дома почти никогда не заметно. Молчания у них дома много. Линди иногда думает, что если б Генри даже съел все железо в доме, под деревянными обломками молчание все равно осталось бы.

— Мне пора, — говорит мама. Четко и коротко. — Мистер Логан ждет.

Она встает из–за стола, идет к двери, и стальные набойки на ее каблуках клацают по линолеуму. Генри не поднимается с пола. Линди вся напрягается: о чем он сейчас думает, какой следующий ход планирует? Всё это — одна причудливая шахматная партия между мамой и братом. А шах и мат — гонка в травмпункт со включенной сиреной.

— Я съем нож, — говорит Генри. — Честное слово, съем.

— Генри, — негромко отвечает мама, — еще одно слово, и я тебя отправлю.

В кухне становится еще тише, и сейчас это настоящая тишина, а не просто молчание. Прозвучало что–то новое: врач, конечно, предлагал такой вариант, но до сих никто из них не считал его реальным выходом. Линди удивленно поднимает брови и смотрит маме в спину; мамины плечи никнут, будто на них очень тяжелая ноша. Будто ее вечерняя блузка — из чугуна. Замолчи, Генри, прошу тебя, — беззвучно молится Линди, потому что мамины плечи не шутят.

Генри фыркает и переворачивается вниз лицом. Мама надевает пальто. Открывает дверь в гараж. Ты ведь никогда этого не сделаешь, думает Линди, ты никогда никуда его не отправишь, несмотря на глаза–аквариумы и поникшие плечи. Мама выходит, ни слова больше не говоря, и брат с сестрой слышат, как заводится двигатель, как гудят, поднимаясь, железные ворота, выпуская ее, освобождая, давая сбежать к мистеру Логану.

Генри встает с пола.

— А не съесть ли мне ножик? — спрашивает он у Линди. Та просто еще раз проводит рукой по его волосам. У нее нет для него ответа. Что он думает о маминой угрозе? По глазам ничего не поймешь. Она продолжает гладить его по голове и думает о шраме, который пересекает ему весь живот. Блестящий розовый рубец на коже. Полгода назад Генри сделали операцию — вытащили из внутренностей все железо. Хирург сказал, что внутри язвы никогда полностью уже не зарастут. Он пытался объяснить маме, как это вредно для здоровья мальчика, а та просто смотрела, как ее сын спит после наркоза. Рыжие волосы — такие яркие на больничной подушке.

— Я спать пошел, — говорит Генри. Линди кивает и убирает руку с его головы. Он выбегает из кухни. Линди не может не думать о маминых словах — правда ли она не шутила, правда ли может отправить Генри в специальную клинику? Наверное, нужно, чтобы такое и папа разрешил? Мама ведь не может одна принимать такие решения. А папу для этого сначала нужно найти.

Минуты тянутся. Линди встает — у нее затекла нога. Прихрамывая, идет в гостиную. Никого. Она на цыпочках заходит в комнату Генри. В темноте раздается тихое хныканье: брат скорчился на кровати, с головой накрывшись одеялом. Он плачет некрасиво — красные пятна по всему лицу, мокрому, скользкому.

— Генри, Генри, ну не плачь же, — говорит Линди, но он не слушает. Она сидит на его кровати и механически гладит его по голове. Он что–то бормочет в ответ: его отправят, а он ножик съест, а мистер Логан все равно жирный. Только бы плакать перестал, думает Линди.

На этой неделе мама прячет ложки в глубине своего чулана с одеждой, и Линди крадет одну из коробки, потом забирается к Генри под одеяло и ложкой разжимает ему зубы. Через секунду всхлипы стихают, слышится чмоканье. Линди смотрит на брата — его губы впились в ложку, — и вспоминает, что он тогда сказал, придя в себя после наркоза. Мама плакала мама, а его слова повисли в тишине маленькими холодными перышками — словно какая–то птица развеяла пух над больничной кроватью.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила мама. А Генри ответил:

— Внутри… больно…

Линди смотрит, как засыпает ее младший брат: ложку он сосет так, будто хочет ее проглотить. Линди встает, идет по коридору в ванную, где островок света такой яркий, что больно глазам. Она плещет холодной водой в лицо, нащупывает полотенце, и взгляд останавливается на зеркале.

Она смотрит, не отрываясь. И отражение смотрит, не отрываясь, на нее. Линди рассматривает себя, пристально, искательно. Подбородок, нос, глаза… на глазах она замирает, едва не утыкаясь носом в холодное стекло. Может, если смотреть очень долго, найдется хоть какая–то подсказка, может, станет хоть немного легче? Хоть какая–то подсказка. Изнутри.

Но глаза не отвечают ей ничего, и через две минуты Линди гасит свет. Она знает, где мама хранит старую бритву с присохшими рыжими волосками.