Мамин-Сибиряк - [79]
— Да ведь и деньги немалые. Плата за весь курс по 1 мая — пятьдесят рублей, по отдельным предметам десять рублей годовой час.
После долгих колебаний решили купить весь курс. Деньги будут, обещал Дмитрий Наркисович, не в них дело.
Далее Марья Якимовна рассказала о триумфе Корша, о котором теперь говорит вся Москва. В мае-де только заложили здание Русского театра, а неделю назад, как открыли в совершенной готовности. Корша оглушили приветствиями, буквально воздели лавровый венок с инициалами его имени. Спектакль начали гимном, потом оркестр исполнил новый «Коронационный» марш Чайковского. А когда подняли занавес — зрителям представилась аллегорическая картинка «Новоселье», декорированная тропическими растениями и освещенная бенгальскими огнями. На сцене были размещены бюсты и портреты выдающихся деятелей драмы и русской сцены. Играли сцены из «Горя от ума», «Ревизора» и «Доходного места».
— Митя, надо непременно сходить к Коршу. Мы совсем тут замшели в хозяйственных хлопотах. Надо на люди выйти, столичной культурой надышаться.
Дмитрий Наркисович помалкивал, посасывал трубку и от дымка щурил глаза. «Это, пожалуй, будет в самый раз. Надо налечь на пьесу «На золотом дне», да и снести, с богом, в новый театр. Чай, еще, не закостенели, и свежий материален будет в самый раз».
— Эх, летаю хорошо, да садиться не умею, — вслух сказал Дмитрий Наркисович.
— Ты это о чем? — спросила Марья Якимовна.
— Старая болезнь: не обзатылили бы.
На «четверге» в татарском ресторане собралось немало народу: писатели, местные и петербуржцы, московские профессора, обнадеживающие провинциалы. Знакомыми были редакционные, а Златовратский попенял, что уралец не заходит к старику. Он же и познакомил его с Пругавиным, знатоком русского сектантства, только что опубликовавшим в «Русских ведомостях» шумную статью «Прошлое земельной общины», и секретарем Общества любителей российской словесности Нефедовым, который в той же газете в нескольких номерах дал очерк «Русский Манчестер» об ивановских ткачах. Дружно поздравили саратовского мирового, «ходатая мужицких интересов» Илью Александровича Салова с премьерой пьесы у Корша «Трясина» по повести «Ольшанский молодой барин».
Какой-то восторженный студент, сидевший напротив, вскочил, тряхнул длинными волосами и, перебивая застольный шум, неожиданно низким, протодьяконским басом продекламировал:
Все одобрительно загудели. «Да, пожалуй, мы, русские, — думал Дмитрий Наркисович, наблюдая энтузиазм зала, — можем и погордиться справедливо такими именами, как Глеб Успенский, Златовратский, Салов… Они отринули все лохмотья и декорации старинной выдохшейся эстетики и служат боевую службу, которая им в свое время зачтется».
Критик Введенский, выступавший обозревателем в «Русских ведомостях» под псевдонимом Аристархов, словесно метелил обывательского кумира, беллетриста-пессимиста на французский лад Максима Белинского, литературно-коммерческий успех которого добывался частью из французских бульварных книжонок, частью из пикантностей отечественного происхождения.
— Белинский! И фамилия-то краденая!
Осанистый, слегка распаренный от съеденного и выпитого, Александр Михайлович Скабичевский беззлобно дожевывал Терпигорева-Атаву и Лейкина, которых он в своей же недавней статье основательно тряс за бессодержательность юмора, зубоскальство, дешевое потрафление неразборчивой публике.
— Не Гоголи, не Щедрины, все вокруг смеха ходят, — ворчал он.
Но больше всех буйствовал Виктор Александрович Гольцев. Он, широкий русский либерал до мозга костей, европеец, который — уж и рукой махнул — никак не мог оторвать себя от русского народничества, был особенно силен в застольях, шумных собраниях, на юбилеях, где он пригоршнями раскидывал перлы своего красноречия, ума и всеохватной образованности. И потому писать ему приходилось мало, урывками, буквально на облучке извозчика, везшего его с собрания на заседание. К нему серьезно относили стихотворение:
Напрасно Чехов позже умалял изустный дар Гольцева, когда, вылезая из перевернутой конки, говорил Немировичу-Данченко:
— Смерть — это бы ничего, а вот на могиле Гольцев говорил бы прощальную речь — это гораздо хуже.
Гольцев обличал капитал, который, щелкая зубами, теперь крутился вокруг крестьянской общины. Его поддержал Иванюков, выступавший в «Русской мысли» с капитальными статьями по общинному землепользованию.
— Капитал лезет в русскую общину извне, ибо в ней самой нет предпосылок для его развития. Интеллигенции надо только придумать средство, чтобы укрепить общину и восстановить общинную собственность там, где она разрушена. В противном случае вечным вопросом на все времена останется для России вопрос продовольствия населения. Голодные годы, время от времени настигающие нас, лишний раз подтверждают: голод есть абсолютная несвобода людей и общества в целом. До тех пор, пока властители темные из рук своих будут давать народу жалкие пайки, они будут держать его в железных удилах, при этом брызгать слюной и захлебываться от слов: свобода, равенство и братство.
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Полное собранiе сочинений.
Воспоминания участника обороны Зимнего дворца от большевиков во время октябрьского переворота 1917 г.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.