Мама! Не читай... - [13]

...Кажется, именно тогда, лет с десяти, я перестала смотреть вверх, на небо, я видела только асфальт, землю, жухлую траву, собачьи какашки, человеческую блевотину... Меня не интересовали ни звёзды, ни птички, ни цветочки, ни весеннее цветение деревьев. Именно тогда я узнала, что такое бессонница — в десять лет. Я лежала без сна до трех-четырёх утра, зажимая изо всех сил уши ладонями, чтобы не слышать этого ужасного, с каждой секундой звучащего громче и громче, уже просто устрашающего тиканья будильника, заведенного на семь часов...

«Мамочка, милая, любимая, родная! Спаси меня, помоги, мне так плохо!!!»

Бессонница стала моим проклятием, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Больше никогда я не испытывала того блаженного чувства, когда закрываешь глазки — и всё, паришь где-то в неведомых тёплых краях, а паришь-то всего минуты две-три, никак не больше. И вот уже глазки открыты, ты полна сил для подвигов и свершений, а прошло-то, оказывается, аж восемь часов! Нет, ночи мои очень длинные, куда длиннее дня и даже полных суток. Они мучительны своими короткими снами-видениями, а главная пытка — не уметь уснуть. Или, проснувшись в три часа, попытаться уснуть снова, часто безуспешно. Утро — просто кошмарный момент дня: голова тяжелая, тошнит, тело усталое и разбитое. И самое главное: снотворные не помогают...

Могла ли я, маленькая девочка, не жаловаться тогда родителям на то, что плохо сплю? Вроде бы, жаловалась. Меня же это так изматывало. И что? И ничего. Игнорирование. Ставшее впоследствии хроническим. Моих проблем, серьёзных, болезненных не замечали и не хотели знать. Ход был верный: я переставала жаловаться. Проблема (для них) исчезала сама собой. Или она даже не возникала? Вопрос открытый...

Я очень любила папу.

Я очень любила папу, очень. Он в моём детстве всегда был добрым. Он не кричал, не ругал меня сильно даже за какие-то проступки. Но и не хвалил, вот что странно... Когда я думаю о детстве и о папе, то вспоминаю одно и то же: да, папа меня всегда водил на «мероприятия» и ходил на родительские собрания. А дальше одно сплошное «не»: ни разу в жизни с папой мы не вели никаких важных для меня-ребенка бесед. Ни разу в жизни он не учил меня чему-то важному, не говорил того, что должен был бы сказать девочке-подростку именно мужчина. Ни разу не назвал меня красивой, не дал никакого мужского совета... Ни разу не подарил ни духов, ни колечка. Позже мама объяснила это так:

— Папа любит только м-а-а-аленьких детей. Он как бы огорчался из-за того, что ты росла, росла и выросла. Он не знал, не понимал, каким быть папой для повзрослевшей дочки.

Понятно? Нет, дико до невозможности! Но тогда мне, девочке, это было обидно и странно. Папа меня перестал любить? Почему, за что? Видимо, я совсем никуда не гожусь и полностью его разочаровала. С какого-то момента папа не скрывал своего раздражения ко мне. А не надо было расти, изменяться фигурой, «включать» себе месячные и покрываться прыщами. Сама виновата!

Знаю, что подобное отношение к подросшим дочерям бывает у мужчин в сильно религиозных семьях, либо, как я читала, у маньяков, обследованных уже в местах не столь отдалённых. По мнению таких вот не вполне нормальных отцов, их бывшие девочки-куколки, девочки-пупсики, когда почему-то вырастают, становятся грязными и мерзкими. Они (папаши) ничего не могут с собой поделать, им противны эти нескладные подростки, они их бесят, и сделать с этим ничего нельзя. Какая уж там любовь! Любовь умирает с первыми прыщами на мордочке некогда любимой дочечки.

Однажды (мне было лет двенадцать) на моих глазах машина сбила сразу двух игравших на проезжей части кошек. Кошки — мои любимые животные. Естественно, у меня началась истерика. Я со всех ног бросилась домой, заливаясь слезами, икая и рыдая. Мама открыла дверь, и я бросилась ей на шею: «Ой, мамочка!» Тут в коридоре возник папа, которого почему-то сразу затрясло от злости:

— Ну, что ещё случилось? — неприязненно и раздражённо спросил он.

От рыданий я не могла справиться с голосом и дыханием:

— Там... там...

— Да говори же, черт! Что ты здесь устраиваешь? Прекрати рыдать! Или говори или кончай свою истерику! — это он почти прокричал. Когда я с трудом рассказала о происшедшем, он в сердцах махнул рукой:

— Ну и что так орать-то, вот идиотка! — и ушел в свою комнату, всем своим видом демонстрируя, какая я дура. Может, и впрямь дура? Словом, папе ни чуточки не было жалко ни кошек, ни меня. Я его раздражала абсолютно всем. И, по-моему, каждую минуту.

Нечто подобное, к моему ужасу, произошло и с отношением папы к моей дочурке, его единственной внучке. Когда она родилась, я была в шоке от его любви к моему пупсу и пребывала в счастливой уверенности, что свет не видывал более любящего дедушки. Казалось, он просто потерял голову от внучки! Так и было, пока она не стала подростком, не вытянулась, пока не обозначились под одеждой грудки. В этот трудный для девчонки период (полнота, прыщи, комплексы) родной дедуля резко потерял к ней интерес. И по сей день внучка, уже молоденькая женщина, ему не нужна. Как и не было никакой любви. Как будто теперь они чужие друг другу люди... Мой ребёнок до сих пор ничего понять не может: что же она сделала дедуле не так, в чем провинилась перед ним?