Мама! Не читай... - [11]

«Ой, вы такая милая! Как с вами приятно общаться! Сразу видно хорошего человека! Давайте дружить!» — говорит мне некто, и я кидаюсь бездумно в распахнутые объятия чуть не со слезами благодарности: боже, я понравилась, значит, я буду любить этого человека до скончания веков! А потом, понятное дело, очередные грабли по лбу. Поэтому теперь предпочитаю в принципе держаться от людей подальше. Я не знаю, как с ними жить в гармонии и согласии.

Смешно: в любом заведении (ресторане, отеле, магазине, поликлинике) я всегда на уровне подсознания убеждена в том, что я — не главный, не лучший и вообще неправильный клиент, а все прочие — как раз те, кого необходимо обслужить в первую очередь. Опять же: поражаю, злю моего любимого, когда в любой ситуации начинаю пятиться и приговаривать: «да, ладно-ладно, ничего, я подожду, ради бога, мне ничего не нужно...» — вот так бормочу и отступаю. Отступаю, уступая свои права, абсолютно такие же, как у всех прочих. Могу развернуться и вообще быстро-быстро уйти. Мне проще остаться голодной, не принятой врачом, не поселенной в номер, чем нормальным образом заявить о своих абсолютно законных правах.

— Чем гордишься-то? — кипятится любимый.

Господь с тобой, родной, какое там горжусь! Ненавижу себя, презираю, но...

...Да, в тот далекий страшный год имени «тройки по труду» жизнь моя изменилась кардинально, стала совершенно иной. Главным её наполнением, её господином, повелителем, начальником и генералиссимусом стал страх. Я ещё не знала тогда, что страх может расползаться в разные стороны, давать неравномерный рост то влево, то вправо, может ползать по организму, вызывая то тут, то там всякие ощущения: боли, тошноты, ломоты, что он может мигать, как красная сигнальная лампочка в самом центре мозга, может затыкать изнутри уши и заливать чем-то серым глаза... Всё это я узнáю, непременно узнáю в течение грядущих лет, долгих лет страха. Конечно, если бы мамочка догадалась тогда, что со мною произошло, наверное, она приняла бы какие-то меры, что-то попыталась бы изменить. Ведь это же ужасно, нестерпимо, когда твой ребёнок так страдает. Любимый ребёнок... Вот, возможно, здесь ошибка в моих рассуждениях. Любимый... Я ни в чем не уверена...

Свой страх я считала заслуженным — я же реально провинилась! Я обожала маму и до смерти боялась потерять её любовь или спровоцировать её нездоровье, плохое настроение, слёзы. А потому я до резей в животе стала бояться школы, контрольных, отметок, вызовов к доске — в общем, всего того, что является нормальной каждодневной школьной жизнью. Таким образом, школа (и музыкальная тоже!) превратилась в мýку. В наказание. В ежеутреннюю пытку болью и тошнотой.

Иногда я не выдерживала и бросалась к любимой мамочке на грудь:

— Мамуля, ведь всё будет хорошо, всё будет в порядке? — а зубы мои стучали.

— Да, конечно же, ты чего, доча? — недоумевала мамочка, гладя меня по голове. Этого мне хватало для успокоения. Минут на десять. Очень скоро я опять начинала слышать стук собственных зубов...

Мамочка иногда страшно удивлялась:

— Не понимаю, что с Катькой произошло? Была малышкой такой храброй, везде лезла первой, ничего не боялась. Я так радовалась, что у меня такой незакомплексованный, в отличие от меня самой, ребёнок...

Ох, мамуля, и тут я не оправдала твоих ожиданий! Прости...

С каким недоумением и недоверчивым ужасом смотрела я на тех своих одноклассников, которые хватали на уроках «тройки» и (ужас!!!) «двойки»! К моему величайшему удивлению, эти ребята почему-то не начинали корчиться от страха, не рыдали, не выбрасывались из окна, а, напротив, как ни в чём ни бывало, играли на переменках, носились, шумели, смеялись — будто ничего особенного не произошло. А разве не случился конец света? Разве можно так легко и просто пережить пришедшую беду? Они что — совсем глупые, тупые, недоразвитые, не понимают, что ли, что дальше жить невозможно? Разве дома их не ждёт ад? Разве вообще возможна жизнь после «тройки»?

Тогда мне даже в голову не приходило, что другие родители могут иначе, чем моя мама, реагировать на школьные оценки детей, а потому подобное странное поведение одноклассников я объясняла лишь их недоумием. Я смотрела на них с жалостью, красочно представляя себе, что тех ждёт дома... Я им сочувствовала. В последующие дни я просто восхищалась их стойкостью и завидовала их силе духа: надо же, после погружения в ад они всё равно спокойны и жизнерадостны. Живут себе и живут... А у меня вот не получается. Какая же я ко всему прочему ещё трусливая, слабая, нюня...

Наверное, тогда же из жизни ушла радость. Вот та обычная детская щенячья радость, которая ПРОСТО ТАК. Если козырнуть музыкальными терминами, то можно сравнить наступившее у меня состояние с режущим слух диссонансом, когда, к примеру, вы играете гамму до мажор и с какой-то дури вдруг жмете на соль-диез, которого быть не может в этой гамме. Вот такой «диссонансной» стала моя жизнь: она «звучала» неправильно, некрасиво, резала слух, глаз и все прочие органы и чувства.

Пожалуй, что обрести вновь радость жизни (бр-р-р, как высокопарно!) мне постепенно удаётся только теперь, тридцать с лишним лет спустя. И то — не в полной мере, с оглядкой, с недоверием к собственным позитивным ощущениям: ведь этого не может быть! Как это можно — радоваться жизни? Это же глупость недальновидная! Беда подстерегает нас на каждом сантиметре!