Малый заслон - [26]

— Снаряды-то, посмотри, ох, стервецы, как летят! — говорит Опенька.

— Вижу, — отвечает Карпухин.

Майя тоже смотрит в небо, куда указывает Опенька, но опять ничего не видит. А там, обгоняя друг друга, летят тяжёлые снаряды «катюш», маленькие и чёрные, как ласточки.

Справа и слева через проходы в траншее помчались танки. Это те самые танки, что стояли в кустарнике позади орудий. Кажется, почти совсем рядом скрежещут гусеницы, оглушительно ревут моторы. На броне — автоматчики. Они, как серые комья — ни лиц, ни рук, ни ног, только полы шинелей развеваются на ветру. Ветер сдувает с башен снег, и он мелкой порошей оседает на солдатские каски. По траншее растекается чёрный угарный дым. Не слышно, что говорит Опенька. Кажется, он только раскрывает рот, как рыба, выброшенная на песок. Майор-пехотинец тоже что-то надрывно кричит в телефонную трубку, но Майя не может разобрать, о чем он кричит, но солдаты выпрыгивают из траншеи и скрываются за бруствером. Значит, он дал команду наступать Исчез за бруствером и сам майор-пехотинец.

Капитан подзывает Рубкина:

— Я пойду с пехотой. Как только пройдём переднюю линию, снимай батарею и веди на высоту. Там встречу!

И уже в траншее нет ни капитана, ни Панкратова, ни Карпухина, ни Опеньки, ни Щербакова — они ушли вместе с наступающей пехотой. Свободно и пусто. Только Майя, Рубкин да ещё батарейный связист. Майя быстро взбирается на приступку и смотрит вперёд — воронки, воронки! Снежная даль — словно скатерть, обрызганная тушью. Чернеют воронки, чернеют на снегу тела убитых солдат. Высота дымится. По склону взбираются танки и исчезают за дымом. Все больше, больше чёрных точек на снегу. Это пехотинцы. Бегут, падают, встают и снова бегут. Немцы стреляют по поляне из дальнобойных орудий, потому что все ближние огневые точки подавлены. Пудовые снаряды вздымают вверх сизую болотистую землю. Противные чёрные фейерверки! Они вспыхивают в самой гуще наступающей цепи. Рубкин отвернулся, прикуривает. Ему, наверное, холодно, он втягивает голову в плечи. Нет, закрывает огонь от ветра. А правое крыло пехоты уже исчезло в дыму на высоте.

Рубкин спрыгивает с приступка и машет рукой:

— Пошли на батарею!

Батарея рядом, в тридцати метрах, в кустарнике — только пробежать немного по траншее, до поворота, потом пересечь снежную поляну. Рубкин не очень торопится, но шагает широко, и от подошв летят Майе в лицо комки глины, холодные, липкие. Но отстать нельзя. Ни на шаг. Сзади шлёпают по грязи сапоги связиста. Майя отчётливо слышит, как он пыхтит.

Через снежную поляну тоже прошли неторопливым шагом. Рубкин медлителен, и Майе хочется крикнуть: «Да скорее же!» Но она молчит. Она не может сказать сейчас ни одного слова.

Медленно, очень медленно разворачиваются машины, — и это тоже тревожит Майю. Почему же молчит Рубкин? Надо кричать, надо торопить их. Стоит и курит. Смотрит, как бойцы выкатывают из окопов передки и орудия и цепляют их за машины. Подошёл старшина Ухватов. Кругом снег, холодно, а у него на лбу пот, и он вытирает его рукавом шинели.

— Забросали? — коротко спрашивает его Рубкин.

— Все готово, товарищ лейтенант!

Оказывается, старшина ходил с бойцами забрасывать траншею — готовить проезд для машин. Проезд готов, и батарея выстроилась в колонну. Рубкин вскочил на подножку передней машины, и батарея двинулась вперёд. Проехала траншею. Пехота тоже где-то за высотой, а в поле все рвутся снаряды вразброс, как гейзеры. Бойцы бегут вдоль машин. Справа тянется глубокая танковая колея. Батарея движется по самому краю. Позванивают цепи на колёсах. Майя слышит этот звон сквозь грохот разрывов и шум моторов. Она бежит к высоте вместе с солдатами. Впереди чья-то огромная серая спина и каблуки в снегу. Они мелькают, мелькают, как зайчики на стене. Кто-то швырнул в лицо охапку снега, потом вдруг обдало теплом. А впереди — ни серой шинели, ни белых каблуков — поле. Майя не бежит, а летит. Летит куда-то, и все вокруг крутится, как на карусели.

— Вставай, пронесло! — слышит она густой солдатский бас над головой.

Перед глазами чёрные усы и прокуренные жёлтые зубы. Она смутно понимает, что её сбило взрывной волной. Наклоняется кто-то третий.

— Живы?

— Живы, — отвечает Ляпин.

Ляпин помог Майе подняться, и они снова бегут. Опять впереди широкая серая спина и белые снежные каблуки. Но теперь Майя знает, чья это спина и чьи сапоги.

Неожиданно Рубкин спрыгивает с подножки и смотрит назад. Наводчик тоже останавливается. Отстала третья машина с орудием. Она скатилась в колею и почти лежит на боку. Рубкин бежит к ней, а Майя смотрит. Она тоже останавливается. И Ляпин смотрит. И вдруг, словно из-под ног Рубкина, вырвался чёрный столб. Это разорвался фугасный снаряд. Лейтенанта не видно, ничего не видно. Кажется, летят оторванные руки и клочки плащ-палатки: чернота оседает и отплывает в сторону.

— Лейтенанта ранило! — кричит Ляпин.

Рубкин лежит на снегу ничком. Майя бросается к нему. Подошвы скользят по снегу, сапоги кажутся невыносимо тяжёлыми, сумка сбивается наперёд, мешает бежать. А Рубкин поднялся и стоит, согнувшись, будто держится руками за живот. Он ранен в живот! Скорее, скорее!.. Майя подбегает, а Рубкин вовсе не ранен, он умывается снегом, это ей только показалось, что он схватился за живот. Лицо и перед шинели заляпаны грязью, Возле застрявшей машины суетятся бойцы. Они откидывают лопатами землю из-под колёс. Шофёр раскачивает машину — включает то переднюю, то заднюю скорости, и мотор воет надрывно, но колёса все глубже и глубже врезаются в болотистую почву. Кто-то швырнул под буксующие колёса шинель, откуда-то тащат прутья и тоже толкают под колёса — машина ни с места. Рубкин кричит на командира орудия сержанта Борисова: