Малый заслон - [12]

Разведчики зашумели:

— Возьмём!

— Возьмём, возьмём! Иди!

— Отдашь сумку — и все. Ну, скажешь пару слов.

— Может, стесняешься один, так пойдём вместе, — снова предложил Опенька и взял Силка под руку. — Проводим его, Карпухин?

— Проводим!

Разведчики почти насильно взяли под локти санитара, сунули ему в руки сумку и под общие одобрительные крики повели через двор к избе. Возле крыльца, в оставленном хозяевами корыте Майя стирала гимнастёрку.

— Не могу я, братцы, — твердил смущённый санитар, но все же шёл, держа перед собой сумку.

— Мужайся, мужайся, Иван Иваныч, подвиг совершаешь! — подбадривал Опенька.

— Крепись, — вторил Карпухин, стараясь казаться серьёзным.

Они подошли к Майе. Она стояла к ним спиной и продолжала стирать. Над корытом мелькали её оголённые локти, белая пена хлопьями падала на землю.

— Ну, — подтолкнул в бок Ивана Ивановича Опенька.

— Начинай, — прошептал Карпухин.

Санитар, как немой, делал знаки, что он не может, или, вернее, не знает, с чего начать.

Опенька кашлянул, и Майя быстро обернулась. Она удивлённо взглянула на солдат: «Трое?., С санитарной сумкой?» Опенька и Карпухин все ещё держали Ивана Ивановича под локти. Санитар смотрел на расплющенные носки своих кирзовых сапог и молчал. Вид у него был такой жалкий, словно он ранен или, по крайней мере, тяжело болен. Майя так и поняла: они пришли к ней за помощью.

— Что случилось? — спросила она и, стряхнув с рук пену, подошла к Ивану Ивановичу. — Что с вами?

— Болен он, — вместо Ивана Ивановича ответил Опенька.

— Что с ним?

— Вот, жалуется, — едва сдерживаясь от смеха, подтвердил Карпухин.

— На что? — девушка повернулась к нему.

— На что жалуешься, Иван Иваныч? — подтолкнул Карпухин санитара.

Тот продолжал смущённо смотреть себе под ноги. Майя перехватила его взгляд.

— С ногами что-нибудь?

Опенька и Карпухин переглянулись.

— Конечно, на ноги он и жалуется.

— Мозоль у него, прямо замучился парень.

— Снимите сапог, посмотрим. На какой ноге?

— На правой, Иван Иваныч? — спросил Опенька.

— На правой, точно на правой, я знаю.

Говорили все, кроме Ивана Ивановича, а он лишь смотрел на них непонимающими круглыми глазами и в знак согласия (что ему оставалось делать!) кивал головой.

Его усадили на землю и стали снимать сапог.

— Осторожней, осторожней, — приговаривал Опенька, словно действительно боялся, что Силку будет больно. Хоть кирзовый сапог с широким голенищем снимался легко, стаскивали его медленно, бережно поддерживая ногу. Так же осторожно, как повязку с раны, раскручивали портянку. Майя следила за движениями их рук, готовая сейчас же остановить разведчиков, если они начнут отдирать прилипшую к ране портянку.

— Где же мозоль? — удивлённо спросила Майя, и в глазах её мелькнуло подозрение: «Может, насмехаются?..» Она насторожилась.

— Не ту ногу разули, — быстро нашёлся Опенька. — Которая у тебя болит, Иван Иваныч, левая разве?

— Левая, — подтвердил санитар.

— Так чего же ты сразу-то… давай левую…

Сняли и второй сапог. Когда стали разворачивать портянку, санитар вскрикнул:

— Осторожней, ребята!

— Осторожней! — Майя присела на корточки и отстранила руки Опеньки. — Давайте, я сама.

На портянке виднелось мокрое красноватое пятно. Майя осторожно отняла прилипшую к ранке портянку, и все вдруг увидели, что на пятке действительно мозоль, раздавленная и уже превратившаяся в гнойную рану. Опенька подскочил от неожиданности и удивления:

— Ваня!

Смех разом прошёл.

— Как же это ты, Ваня? И молчал до сих пор?

Санитар ничего не ответил, только пожал плечами.

Майя принялась торопливо перевязывать ранку. Опенька и Карпухин растерянно смотрели на санитара. К ним подошёл старшина Ухватов.

— Что случилось?

Опенька встал.

— Мозоль у парня…

— Что?

— Мозоль.

Старшина нагнулся и, осмотрев ногу санитара, сказал:

— Ты что же до сих пор не научился портянки крутить?!

— В медсанбат бы его, — вступилась Майя. — Рана-то гнойная, может заражение быть.

— Ерунда, заживёт!

— А все же в медсанбат бы надо, — поддержал Майю Опенька.

Иван Иванович безразлично смотрел на них, ему было все равно — отправят ли его в медсанбат, или оставят на батарее — он на все готов.

— Ладно, — согласился старшина. — Но не в медсанбат, а на кухню, будешь картошку чистить. А ты, Опенька, вот что, предупреди всех разведчиков, чтобы не расходились. Сейчас из хозчасти придёт парикмахер, пострижёт вас, а потом — в баню все. Понял?

— Понял, товарищ старшина!

Ухватов пошёл через двор на огороды: там солдаты второго огневого взвода топили баню. Опенька и Карпухин привели Силка под навес, где сидели теперь разведчики. Санитар держал в руке сапог (сумку он по забывчивости оставил возле Майи), нога его была перевязана бинтами.

Разведчики дружно засмеялись, увидев в таком виде Ивана Ивановича, кто-то спросил:

— Это чем она тебя — сумкой или поленом?

— Мы вот шутили, а человек, можно сказать, и в самом деле подвиг совершил, — сказал Опенька, и голосом, и выражением лица давая понять, что говорит вполне серьёзно. — Оказывается, такую мозоль натёр на ноге, ай да ну, и молчал.

— А кто виноват?

— Кто бы ни был виноват, а человек молчал, терпел и с поля боя не ушёл. Ради нас же.

Карпухин, стоявший у входа под навес, неожиданно крикнул: