Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - [67]

250

революционный порядок, неопровержимый, как логика, твердый, как человеческая слабость, в которой вся его сила: от толпы приверженцев, на самом деле, он не требует ничего, кроме того, чтобы ему не мешали, предоставили всю полноту действия; от «кукловодов» внутренних кружков — ничего, кроме как без зазрения совести оперировать аргументом «совершившегося факта», заботиться о поддержании социального «соответствия», сосредоточивая на каждом личном убеждении, изолированном свободой, груз пассивных соглашений, собранных машиной. Нет более легкой работы, чем у этой полиции мнений: нет ни одного руководителя ложи, кружка или синдиката, который бы в этом великолепно не отчитывался. Это в чистом виде вопрос официозных отношений, учетных карточек и отметок. Эта работа не предполагает ни морального превосходства руководителя, ни технических познаний администратора, ни даже темперамента оратора; и порядочность честного человека здесь бы только мешала. Здесь с избытком хватает самого низкого и грубого вида активности — страсти и страха, того, что в 1793 г. называют «энергией». Гамбетта был прав, и вера в демократию — не пустой звук: в «них» не будет недостатка, и они здесь, уверенные в своей власти — под властью свободы.

Таков принцип нового порядка.

Очевидно, что все, что мы только что сказали об обществе индивидуумов, относится и к обществу обществ, к «ордену», как сказали бы наши франкмасоны. Изменяются лишь размеры, но не взаимоотношения и направленность. Общества одного ордена равны и свободны в принципе как братья одного общества, а фактически неравны, как и те. Как и те, они объединяются, «образуют

251

федерацию», организуют «Сообщения»: и тотчас же образуется некий «Центр», который действует на «периферию», как внутренний кружок на общество — механически. Конечно, эта фактическая власть устанавливается не сразу и не без борьбы: «Великому Востоку», чтобы утвердиться, потребовалось семь лет (1773–1780), главному обществу [Société mère] на улице Сент-Оноре, чтобы уничтожить своих соперников и очистить ряды филиалов, — четыре года. Можно даже сказать, что весь социальный центр находится в состоянии непрерывной борьбы с «федерализмом» периферии. Но победа «неделимого» против отдельных диссидентов неоспорима.

Итак, Центр царствует, единство достигнуто — тогда работа машины закончена. Таков «Великий Восток» в 1785 г. со своими 800 ложами, общество якобинцев в 1794 г. со своими 800 филиалами. Можно с уверенностью сказать, что эта машина — самое грозное и самое большое орудие угнетения, какое только возможно: ибо сфера ее деятельности не имеет границ, как у реальных обществ — у нации, корпорации, которые живут столько же, сколько духовная действительность — расовая, племенная идея, инстинкт, — которая создает их и поддерживает.

Чем более многочисленны и удалены друг от друга общества, тем больше возрастает инертная масса, находящаяся в распоряжении Центра. Его фактическое действие, которое осуществляется от имени и средствами всего общества, растет с ней вместе, в то время как сила сопротивления отдельных людей не возрастает. Видно, что мечта об общечеловеческом единении, которая, впрочем, родилась в обществах мысли, здесь, по крайней мере,

252

не такая уж и напрасная: такая власть не способна навязать себя только нации. Если когда-либо кто-то и будет управлять всем человечеством, то это будут руководители обществ мысли.

3. Владыка

Таким образом, в новом государстве порядок обеспечен — и в то же время анархические принципы невредимы. Больше того: порядок гарантирован самой этой анархией. Тот же социальный феномен, который издает невозможные законы, основывает и единственную власть, которая обеспечивает их выполнение.

Эта власть все время царила внутри малого народа обществ. Ни ложа, ни клуб, ни народное общество не управляются как-либо иначе. Но этот самый мир не имеет связи ни с народными массами, ни с действительностью. На страну в целом, на реальную жизнь и дела демократия действовала пока только опосредованно — через своих ставленников — должностных лиц — и через правительство — свой инструмент. Появление нелепых законов и их последствия — голод и анархический кризис 1793 г. — разочаровали первых и сокрушило второе. Было ясно, что уже сам каркас прежнего правительства становился препятствием для нового, пусть даже оно находилось в руках таких смирных лакеев, как какие-нибудь Бушот, Гойе, Парэ. Сами учреждения, за неимением людей, тормозили дело обобществления. Нужно приспособить методы к доктринам, привнести революционный импульс в само правительство — отчаянное решение, новая революция, столь же значительная, как и революция 1789 г., но на этот раз навязанная законом

253

демократии самим якобинцам, которые следуют за ним слепо, против своей воли.

В этом отношении нет ничего интереснее усилий Конвента определить роль Комитета общественного спасения, а именно на заседании 1 августа 1793 г. На первый взгляд Дантон кажется поборником этой реформы. Он щедро расточает Комитету миллионы и полномочия — но только не вступает туда. «Я сохраню, — говорит он, — мою мысль в целости, а также возможность беспрерывно стимулировать тех, кто правит». Это потому, что он остановился на старой политике 1792 г., при старом министерском манекене, который он, правда, переодевает, защищает броней от страны, которому придает гибкость для удобства демократов, — но в итоге сохраняет, почти буквально.