Малыш Николя на переменках - [4]

– Что случилось? Что случилось? – повторяла она.

– Это часы, – объяснил ей папа. – Кажется, уже рассвело.

– Да, – сказал я, – уже пять часов пятнадцать минут, и дело идёт к шестнадцати.

– Отлично, – похвалила меня мама. – Теперь ты можешь снова лечь, потому что мы уже проснулись.

Я пошёл назад в кровать, но мне пришлось возвращаться ещё три раза – в 5 часов 47 минут, в 6 часов 18 минут и в 7 часов 02 минуты, чтобы папа и мама наконец встали.

Мы сидели за завтраком, когда папа крикнул маме:

– Поторопись с кофе, дорогая, я могу опоздать, я жду уже пять минут!

– Восемь, – поправил я.

Тут пришла мама и посмотрела на меня как-то странно. Когда она наливала кофе в чашки, то немного разлила на клеёнку, потому что у неё дрожала рука. Ох, не хотелось бы мне, чтобы мама совсем разболелась.

– Я рано вернусь обедать, – сказал папа, – и как только войду, сразу отмечусь.

Я спросил у мамы, что значит «отмечаться», но мама сказала, чтобы я не обращал внимания и шёл лучше играть на улицу.

В первый раз в жизни мне было жалко, что не надо идти в школу, потому что там я мог бы показать свои часы ребятам. Только Жоффруа однажды приходил в школу с часами. Это были часы его папы, такие огромные, с крышкой и цепочкой. У папы Жоффруа отличные часы, но, кажется, Жоффруа взял их без разрешения, поэтому у него была потом куча неприятностей, и с тех пор эти часы мы больше никогда не видели. Жоффруа сказал, что ему так влетело, что после этого мы могли бы и его самого больше никогда не увидеть.

Я пошёл к Альцесту, это мой друг, который живёт недалеко от нас, он толстый и очень много ест. Я знаю, что он встаёт рано, потому что на завтрак у него уходит много времени.

– Альцест! – крикнул я, подойдя к его дому. – Альцест! Выходи и посмотри, что у меня есть!

Альцест вышел, держа один круассан в руке, а другой во рту.

– У меня есть часы! – сказал я Альцесту, поднося руку к кончику того круассана, который торчал у него изо рта.

Альцест немного скосил глаз, проглотил и сказал:

– Какие классные!

– Они хорошо ходят, у них есть стрелка для яиц всмятку, и они блестят по ночам, – объяснил я ему.

– А изнутри они какие? – спросил меня Альцест.

Посмотреть внутри я ещё не догадался.

– Постой, – сказал Альцест и побежал обратно в дом. Назад он вышел ещё с одним круассаном и перочинным ножиком. – Дай-ка сюда свои часы, я их открою перочинным ножом. Я умею, я уже видел, как открывали папины часы.

Я отдал часы Альцесту, который начал что-то с ними делать своим ножом. Я испугался, как бы он их не поломал, и сказал ему:

– Отдай мне мои часы.

Но Альцест не захотел мне их отдавать, а всё старался их открыть, высунув от усердия язык. Тогда я попытался отнять у него часы силой, нож скользнул Альцесту по пальцу, Альцест закричал, и часы открылись и упали на землю в 9 часов 10 минут.

На них по-прежнему было 9 часов 10 минут, когда я, плача, прибежал домой. Часы больше не шли. Мама обняла меня и сказала, что придёт папа и во всём разберётся.

Когда папа пришёл обедать, мама дала ему мои часы. Папа покрутил колёсико, посмотрел на маму, на часы и на меня, а потом сказал:

– Послушай, Николя, эти часы уже нельзя починить. Но это не значит, что ты не сможешь с ними играть. Даже наоборот: им уже больше ничего не грозит, а смотреться у тебя на руке они будут по-прежнему отлично.

Сам папа выглядел таким довольным и мама выглядела такой довольной, что мне тоже стало хорошо.

На моих часах теперь всегда ровно четыре. Это хорошее время, время, когда пора съесть булочку с шоколадом, и цифры по-прежнему блестят по ночам.

Какой, в самом деле, замечательный подарок сделала мне бабуля!

Мы делаем газету

На перемене Мексан показал нам подарок, который сделала ему крёстная. Это был типографский набор. В коробке лежали разные резиновые буквы, их вставляют в специальный зажим, и можно составлять любые слова, какие захочешь. Потом нажимаешь на подушечку, на которую налиты чернила, такую же, как на почте, а потом жмёшь на бумагу, и получаются слова, написанные печатными буквами, как в газете, которую читает папа и всегда кричит, когда мама у него вырывает страницы с платьями, рекламой и где написано, как готовить еду. В общем, типография у Мексана была классная!

Мексан показал нам, что́ уже успел с ней сделать. Он вынул из кармана три листочка бумаги, на которых в разные стороны много-много раз было написано «Мексан».

– Так гораздо лучше, чем писать ручкой, – заявил Мексан, и он был прав.

– Эй, парни, – сказал Руфюс, – а не выпустить ли нам газету?

Вот это была действительно потрясающая идея, и мы все согласились, даже Аньян, любимчик учительницы, который обычно не играет с нами на перемене, потому что всё время повторяет уроки. Он ненормальный, этот Аньян.

– А назовём-то мы её как, нашу газету? – спросил я.

Тут мы не смогли договориться. Кто-то хотел назвать её «Потрясающий», кто-то – «Победитель», а другие предлагали названия «Великолепный» или «Бесстрашный». Мексан хотел, чтобы газета называлась «Мексан», и он очень рассердился, когда Альцест сказал, что это идиотское название и что он бы предпочёл, чтобы газета называлась «Деликатес», как колбасный магазин рядом с его домом. Тогда мы решили, что название подберём потом.