Малыш для Томы (сборник) - [49]

На сей раз дверь отворилась быстро – Дора будто караулила возле неё. Вид у женщины был торжествующий, и это не оставляло сомнений, что она ждала прихода соседки.

– Вы не могли бы вести себя тише? Уже поздно, – проговорила Лиза, опустив приветствие. Она осатанела от бессонницы и, должно быть, поэтому говорила отрывисто, не запинаясь.

Дора сладострастно усмехнулась, предвкушая скандал, и пошла в атаку:

– Тебе чего надо, а? Мы чё, песни поём? Гулянки у меня тут? Пенсионеры – живём, никого не трогаем! Вы поглядите-ка! Ходит и ходит!

За её спиной вырос муж. У него был большой вислый нос и круглые совиные глаза, подбородок зарос пегой щетиной. Пётр с хрустом поскреб его и равнодушно оборонил:

– Чё тут у вас?

Дора подбоченилась и вдруг выдала:

– Так ты, может, к мужу моему таскаешься, на ночь глядя?

– Чего несёшь-то? – изумился тот.

Лиза онемела от неожиданности.

– Знаем мы таких! – гаркнула Дора. – Мышь мышью, а к чужому мужику подбирается!

Лиза больше ничего не смогла сказать, не сумела опровергнуть сказанного Дорой и попросту сбежала.

У себя она снова заперлась на все замки, но дом больше не был её крепостью. Казалось, эти стены предали Лизу, и не было на свете места, которое приняло бы её. Не было человека, который захотел бы ей помочь.

В ту ночь она быстро уснула – точнее, мятущееся сознание заволокло темнотой, и она ухнула в какую-то яму. Там, в запредельном мире, явились ей во сне дед и бабушка. Анна Иосифовна стояла в дверях старой, проданной Лизой квартиры, и смотрела на неё – не то с жалостью, не то с неудовольствием. Дед сидел на своём любимом месте, в кресле возле окна, возился со своим наганом, вертел его в руках, не глядя на внучку.

Ни он, ни она не произнесли ни слова, но Лизе показалось, будто они хотят что-то сказать. Проснувшись, она пыталась сообразить, что именно, но у неё ничего не вышло.

На работе выяснилось, что Лиза позавчера заказала полироль для мебели вместо геля для чистки унитазов. Перепутала. И теперь полироли столько, что ею уже вполне можно торговать, а вот отскребать белые чаши оказалось нечем.

– Лиз, как так вышло? – недовольно нахмурилась администратор Венера. – Ты очень странная в последнее время. Случилось что-то? Не заболела?

Коллеги замечали неладное в поведении Лизы. И поскольку сама она не спешила прояснить ситуацию, мнения разделились: одни полагали, что Лизу бросил недавний кавалер, другие – что женщина чем-то больна. Уборщица Раиса решительно настаивала на онкологии.

Так что, несмотря на досаду, Венера замерла в ожидании.

Участие в её голосе внезапно прорвало заградительный барьер, и Лиза, обычно не склонная откровенничать, разрыдалась и сквозь слёзы пожаловалась на соседей. «И только?» – хотела сказать разочарованная таким прозаическим исходом дела Венера, но смолчала. А потом дала ценный совет – сходить к участковому.

Надо же, как всё просто, счастливо размышляла Лиза, шагая вечером к пункту полиции, который располагался в соседнем доме. И как она сама не додумалась? Куда же ещё обращаться человеку в её положении, как не туда? В полиции обязательно должны помочь, сделать строгое внушение буянам.

– От меня-то вы чего хотите, голубушка? – ласково спросил Лизу участковый, улыбаясь смущенной, извиняющейся улыбкой человека, у которого в неподходящее время громко заурчало в животе.

Полицейский был моложе Лизы лет на двадцать, но обращался к ней снисходительно, именуя дурацким словом, которое устарело, когда он ещё и не родился.

– Чтобы вы сходили к ним, поговорили. Повлияли как-то.

– Так ведь они ничего противоправного не делают, голубушка, – развёл руками участковый. Был он длинный и худой, как полвесла, за столом сидел, сложившись пополам, и ноги его торчали, почти доставая до Лизиного стула.

– Но как же так – ничего? – изумилась Лиза. – Ведь они мне спать не дают, мешают! Шумят…

– А может, это не они шумят, а у вас уши слишком чувствительные? Люди, как я понимаю, немолодые, компании для распития спиртных напитков у них не собираются. Музыка на всю мощь не орёт. Другие соседи на них не жалуются.

– Так им не слышно ничего! – принялась объяснять Лиза. – Квартиры у нас угловые, сбоку соседи только с одной стороны, а там прихожая, санузел. Сверху над ними нет никого – последний этаж. Только я…

– Вот, голубушка! – участковый поднял указующий перст. – Это верно замечено – только вы! Кто докажет, что они в самом деле делают всё, что вы тут наговорили? Да и что такого особенного делают? Ну, мы же с вами взрослые люди! Хоть сами себя-то слышите? «Стучат ногами по полу», «с грохотом раскладывают диван», «громко говорят»…

Дав Лизе от ворот поворот, участковый, тем не менее, оказался человеком обязательным, и в ответ на поступившую жалобу нанёс визит Доре и Петру. Но лучше бы не наносил, потому что стало только хуже.

Супруги, разумеется, скроили удивлённые мины и принялись всё отрицать. А весь дом, в котором Пётр и Дора прожили много лет, а Лиза – несколько месяцев, узнал, что она женщина непорядочная, склочная, без царя в голове, да вдобавок ещё и на чужих мужей заглядывается.

Лиза не могла выйти из подъезда, чтобы не натолкнуться на чей-нибудь укоризненный, любопытствующий, неприязненный взгляд. Всем подряд объяснять ситуацию не имело смысла, и она спешила проскользнуть мимо, отчего жильцы укреплялись в мысли, что Дора говорит правду, и Лиза виновата во всех жутких прегрешениях против добрососедства.