Малыш для Томы (сборник) - [48]

С возвращением соседей ежевечерний ритуал потерял всякое очарование. Лиза открывала форточку в кухне, балконную дверь и окно – иначе было слишком жарко. Продолжала выходить на балкон, но почти всегда ей приходилось ретироваться обратно: соседи беспардонно вторгались в её уединение.

Они держали окна нараспашку, говорили, не пытаясь понижать голоса, смотрели телевизор, включая звук так громко, что Лизе было слышно каждое слово. Скорее всего, эти двое и не подозревали о её существовании, а вот Лиза знала, что у них кончилась туалетная бумага или мыло, была в курсе того, что они едят на ужин, когда собираются навестить внуков.

Мужчину звали Петром, его спутницу – Дорой. Странное, непривычное имя, которое муж во время ссор превращал в дуру, неподдельно восторгаясь собственным остроумием. Супруги постоянно собачились по пустякам, но дружно объединялись против зятя, которого оба терпеть не могли.

Несколько раз Лиза видела их в подъезде: крупные тела, мясистые руки, крепкие затылки. Шлепанцы Доры звонко щёлкали по пяткам. Петра сопровождал едкий запах табачного дыма: сигарета, казалось, росла из угла его рта, и правый глаз был вечно прищурен. От обоих волнами шло ощущение животной силы и непробиваемого здоровья.

«Ничего, скоро наступят холода», – уговаривала себя Лиза, надеясь защититься от соседей плотно закрытым стеклопакетом.

Но вскоре случилось страшное. Пётр выбросил очередной окурок, она залетела к Лизе и прожгла тюль. Кружевная занавеска была безвозвратно, безнадёжно испорчена: в ней появилась бурая бесформенная дыра.

Лиза не могла заставить себя искать в происшедшем хорошее и думать: слава богу, не случилось пожара. Она с болью глядела на испорченную завесь, сквозь которую ей так нравилось смотреть на мир, и плакала.

А затем вытерла слезы, сняла обезображенную занавеску и отправилась к соседям. Они должны были увидеть, что натворили – и извиниться, и пообещать больше не делать ничего подобного. Лиза не собиралась предъявлять претензии, требуя купить новую вещь. Она лишь надеялась, что Пётр и Дора, чувствуя свою вину, станут вести себя тише.

Звонок коротко дзинькнул, но дверь долго не открывали. Лиза хотела было позвонить ещё раз: не слышат, наверное. Но в ту же минуту перед ней возникла Дора. Колоссальная, фундаментальная, Человек-Гора.

– Ну? – коротко прогудела она.

В прихожей сытно пахло жареной картошкой.

За спиной Доры надрывался телевизор: в новостях, по обыкновению, сетовали на беспросветную жизнь украинского народа.

– Добрый вечер! – пискнула Лиза. – Я ваша соседка снизу.

– Ну? – опять спросила Дора, не меняя интонации.

– Видите ли… вы…точнее, ваш муж, – заговорила Лиза, путаясь в словах, сама ощущая все эти беспомощные многоточия. – Окурок упал и прожёг мою занавеску.

Она наконец-то договорила и теперь в доказательство протягивала Доре тюлевый комочек. Та стояла, недвижимая и невозмутимая, расставив ноги, как боец на ринге. Молчание длилось несколько секунд, а потом Лизу завалило словесным камнепадом:

– И чё ты мне свою тряпку тычешь? Сама прожгла, а мы виноваты? Умная такая, что ли? Иди, ищи дураков в другом месте! Ишь ты, курица!

Бац – и дверь захлопнулась у Лизы перед носом. Ей показалось, что её облили ледяной водой. Руки и ноги онемели, горло сжалось, уши заложило.

Она вернулась к себе, прижимая к груди изувеченную занавеску, заперла дверь, и остаток вечера слушала, как Дора и Пётр на все лады костерят «стерву» и «прощелыгу» с нижнего этажа, которая «припёрлась», чтобы содрать с них кучу денег за дырявую тряпку.

Лиза выбросила занавеску в мусорное ведро, закрыла балконное окно, которое было теперь беспомощно-голым, и решила, что больше ни за что не станет открывать его – по крайней мере, пока Дора и Пётр не уедут в свою деревню.

Её крошечный мирок стал ещё меньше.

Нужно просто перестать обращать на них внимания! Но штука была в том, что, приняв такое решение, она никак не могла его выполнить. Как в притче про Ученика, который искал просветления, получил от Мастера совет никогда не думать про белых обезьян, и с тех пор думал о них постоянно. Она поневоле прислушивалась, готовилась к худшему – и худшее было тут как тут.

Обычно Лиза ложилась рано: в десять старалась уже быть в постели. В её квартире слышалось лишь тиканье часов – зато наверху кипела жизнь.

Всегда так было или началось лишь после её визита?

Она не могла вспомнить, как ни старалась.

Соседи с грохотом раскрадывали диван, обрушивая его прямо на голову Лизе. Телевизор не смолкал ни на минуту. Дора и Пётр, похоже, специально, расходились по разным углам квартиры и перекрикивались друг с другом. По полу стучали пятки, половицы скрипели и стонали, что-то падало, громыхало, трещало…

Лиза лежала, уставившись в потолок, не смыкая глаз, и слушала эту какофонию, а за полночь, когда шум стихал, уснуть не получалось, как ни старайся. Разгуляла сон, как говорила бабушка.

Прошла неделя, минула вторая. Всё повторялось вечер за вечером, ночь за ночью. Лиза крутилась в кровати, кое-как засыпала под утро и с трудом просыпалась под хлопотливый звон будильника. Вставала с чумной головой и плелась на работу. В середине третьей недели, когда соседи не угомонились и в час ночи, Лиза не выдержала.