Малыш 44 - [65]

Вместо того чтобы последовать за женой, Лев одним глотком осушил стакан и налил себе новый, а потом еще один и еще, так что, когда снаружи заурчал мотор машины Нестерова, он прикончил почти всю бутылку. Нетвердо стоящий на ногах, потный и небритый, пьяный, злой и склонный к немотивированной агрессии — ему понадобился всего один день, чтобы опуститься до скотского состояния, которым славилась милиция.

Пока они ехали в машине, Нестеров ни словом не обмолвился о порезе у Льва на лице. Он коротко знакомил его с городскими достопримечательностями. Лев не слушал его, почти не обращая внимания на окрестности, — он с ужасом думал о том, что только что натворил. Неужели он действительно пытался задушить свою жену? Или лишенный сна и одурманенный спиртным мозг сыграл с ним злую шутку? Он потрогал порез на щеке, увидел кровь на кончиках пальцев — значит, это правда, он готов был убить ее, и не только. Еще пара секунд, еще одно усилие — и она была бы уже мертва. Он-то считал, что отказался от всего — от родителей, своей карьеры — ради вымышленного предлога, ради обещания семьи, ради веры в то, что между ними существовала некая связь. А она обманула его, сделав его самопожертвование бессмысленным. Только оказавшись в безопасности, когда его родители уже пострадали, Раиса призналась в том, что солгала ему о своей беременности. Но она пошла еще дальше, открыто заявив, что презирает его. Она сыграла на струнах его души, а потом плюнула ему в лицо. И в обмен на свое самопожертвование, в обмен на то, что он закрыл глаза на инкриминирующие доказательства, Лев не получил ничего.

Но он больше не верил себе. Время самооправданий закончилось. То, что он сделал, было непростительным. И она была права, презирая его. Скольких братьев и сестер, отцов и матерей он арестовал? Чем он отличался от человека, которого считал своим нравственным антиподом, Василия Никитина? Или разница состояла лишь в том, что Василий проявлял бесчувственную жестокость, а он сам — жестокость идеалистическую? Одна разновидность жестокости была пустой и равнодушной, тогда как другая — принципиальной и претенциозной, искренне полагавшей себя разумной и необходимой. Но на самом деле различий между ними не существовало. Неужели у Льва недоставало воображения, чтобы понять, во что он впутался? Или же все обстояло намного хуже — он и не пытался представить весь этот ужас? Он старательно гнал от себя подобные мысли, запрещая себе думать об этом.

Но один факт в развалинах его моральных принципов оставался неизменным. Он пожертвовал своей жизнью ради Раисы только для того, чтобы попытаться убить ее. Это было безумие. С такими темпами у него скоро вообще ничего не останется, даже женщины, на которой он женился. Он хотел сказать — женщины, которую любил. Но вот любил ли он ее? Он женился на ней, да, но ведь это не одно и то же? Нет, не совсем — он женился на ней, потому что она была красива и умна, а он гордился тем, что она рядом с ним, тем, что может назвать ее своей. Это был еще один шаг к светлому идеалу советской жизни — работе, семье и детям. В некотором смысле она была винтиком в механизме его амбиций, необходимым домашним фоном для его успешной карьеры, его статуса Идеального Гражданина. Или Василий был прав, когда говорил, что он с легкостью найдет ей замену? В поезде он попросил ее сказать, что она любит его, попросил утешить, вознаградить романтической фантазией, в которой он был бы настоящим героем. Как же он был жалок! Лев едва слышно вздохнул, потирая лоб. Его переиграли — и это было именно то, чем считал происходящее Василий: игрой, в которой фишки означали страдания и невзгоды. И Лев вместо Василия ударил свою жену, разыгрывая придуманную другим партию.

Они приехали. Автомобиль остановился. Нестеров уже вышел из машины и ждал его. Потеряв счет времени, Лев распахнул дверцу, вылез наружу и последовал за своим начальником в Управление милиции, чтобы начать свой первый рабочий день. Его представили остальным сотрудникам, он пожимал чьи-то руки, кивал и соглашался с чем-то, но все проходило мимо сознания Льва — имена и звания, еще какие-то подробности, — пока он не остался один в раздевалке перед шкафчиком, в котором висела его форма. И только тогда он смог сосредоточиться на настоящем. Он снял туфли, медленно стащил с окровавленных ступней носки и сунул ноги под струю холодной воды, глядя, как она покраснела. Поскольку чистых носков у него не было, а просить новую пару Лев не хотел, пришлось надевать старые, и он морщился от боли, натягивая их на лопнувшие мозоли. Лев разделся, оставил штатскую одежду валяться кучей на дне шкафчика и застегнул на пуговицы свою новую форму: брюки из грубого материала с красным кантом и тяжелый армейский китель. Он посмотрел на себя в зеркало. Под глазами у него залегли черные круги, а левую щеку украшал свежий порез. Лев взглянул на знаки различия у себя на кителе. Он был участковым, то есть никем.

Стены кабинета Нестерова украшали дипломы в рамочках. Читая их, Лев узнал, что его шеф выиграл любительские соревнования по борьбе и турнир по стрельбе из винтовки, а также неоднократно награждался званием «офицер месяца» как здесь, так и на прежнем месте службы, в Ростове. Это было демонстративное и нарочитое хвастовство — впрочем, вполне понятное, учитывая, что работа в милиции не пользовалась большим уважением.