Малые поэмы - [14]

Заставить загреметь и заиграть.

Утихнет буря — и дремучий бор

Уснет, и более ни шум, ни шорох

Не раздадутся. Но затих едва

Средь падших гул — и тотчас, как орган,

Что, хору дав умолкнуть, вдруг аккорд

Рождает серебром басовых труб,

Державный Крон безмолвие прервал.

Прервал — и рек: «Ни сердце, мой судья

Пристрастный, не способно разъяснить,

За что нам нынче выпало сие, —

Ни первобытный духовластный миф,

Изложенный в стариннейшей из книг,

Которую хранитель звезд, Уран,

У темных берегов, из темных волн,

С незнаемого дна сумел извлечь, —

Нам, из безвидных спасена зыбей,

Незыблемый гласит она закон!

Ни миф, ни знак, ни вещая борьба

Стихий — земли, воды, ветров, огня, —

Когда они воюют меж собой,

Вдвоем, втроем, а то и вчетвером

Затеяв распрю, все противу всех:

Ярятся огнь и ветер, а вода

Обоих дождевая оземь бьет —

И, если молния отыщет серу,

Мир дрогнет, — ни борьба стихийных сил,

Ни знак, ни миф не властны сообщить,

За что вам нынче выпало сие!

Нигде разгадки нет — хоть я вперял

Зрачки до боли во вселенский свиток:

За что же вам, древнейшим Божествам

Средь зримых, осязаемых Богов,

Покорствовать мятежникам, чья мощь

Сравнительно мала? Но все вы здесь!

Посрамлены и сломлены — вы здесь!

Я крикну: „Храбрецы!“ — услышу стон;

„Холопы!“ крикну — снова стон. И что же

Поделаю? О Небо, что же днесь

Поделаю? Пусть молвит каждый Бог:

Как воевать? Как ярость утолить?

Глаголай всяк — и все глаголы взвесь!

Я жажду слушать. Молви, Океан,

Глубокий в мыслях! На твоем челе —

Спокойствия сурового печать,

Рожденного раздумьем. Говори!»

И Крон умолк. А Властелин Морской, —

Философ, не в сени афинских рощ

Ученый, а в безмолвии пещер

Подводных изощрить сумевший ум, —

Заставил свой чужой речам язык

Зашелестеть, как волны о пески:

«Кто исступленно испускает рык,

И яростью бессильной тешит скорбь —

Не слушай! Ничего не прошепчу,

Что злобу возмогло бы раздувать!

Но внемли всяк беззлобный! Говорю:

Склонись послушно, кротко, не ропща;

Я правду молвлю в утешенье вам,

Коль скоро вас утешить может правда.

Закон Природы, Рок — а не Зевес,

Не гром повергли нас. О Крон, ты Царь —

И мудрый царь. Не действуй же вразрез

Миропорядку. Ты введен в обман,

Тебя, к несчастью, ослепила спесь,

И путь сокрыла от твоих очей,

Меня приведший к вековечной правде.

Во-первых, ты — не первый, и не ты —

Последний: ты отнюдь не присносущ,

И не в тебе — начало и конец.

От Хаоса и Тьмы рожденный Свет,

Слиянием клокочущих утроб

Зачатый для неведомых чудес,

До срока зрел — и, вызрев, засверкал

Бессмертный Свет, и оплодотворил

Родительницу собственную, Тьму,

И оживил всеместно вещество.

И в мире объявились тот же час

Уран и Гея — нам отец и мать;

И ты, рожденный прежь иных детей,

Волшебным царством властвовал досель.

Теперь — о правде горькой. Но горька

Она безумцам токмо! Слушать правду,

И соглашаться с ней, храня покой —

Удел царей, запомни хорошо!

Земля и Небо во сто краше крат,

Чем Тьма и Хаос, древние вожди;

Но были нам досель Земля и Твердь

Подвластны: ибо мы куда милей,

Изящней, мельче, краше — и куда

Свободней, лучше, чище наша жизнь!

А новые владыки — по пятам

За нами шли, рожденные от нас,

И ярче, лучше нас во столь же раз,

Во сколь мы лучше Тьмы… Но разве мы

Побеждены? О! Разве покорен

Богами Хаос? И какую месть

Лелеять может почва, что корням

Деревьев гордых скромно дарит корм,

Служа подножьем для зеленых рощ?

И древу ль ненавидеть голубка,

Поскольку тот воркует, и крыла

Расправив, может вольно упорхнуть?

Мы — словно древеса, на чьих ветвях

Воссели днесь отнюдь не голубки,

Но златоперые орлы, гораздо

Прекрасней нас; и властвовать орлам —

По праву, ибо вечен сей закон:

Кто лучше прочих — прочим господин.

А сих господ — поскольку нерушим

Закон — другие сменят племена…

Видали, сколь прекрасен Бог Морской,

Преемник мой? Узрели этот лик?

А видели крылатых жеребцов? —

Он создал их, и в колесницу впряг,

Под коей пенится морская гладь.

И столь чудесен божьих блеск очей,

Что я печально вымолвил: „Прощай,

Былое царство!“ И сюда прибрел —

Увидеть участь братьев и сестер

Истерзанных, и поразмыслить, как

Утешить их в неслыханной беде.

Примите правду: правда — лучший врач».

Молчали все. И то ли Океан

Их убедил, а то ли возмутил —

Возможно ли сказать наверняка?

Но было так: молчали все. Потом

Смиренная отважилась Климена

Ответить — нет, пожаловаться лишь.

Она была застенчива, скромна,

И робкие слова слетели с губ:

«Я знаю, слов моих ничтожен вес.

Но знаю: радость прежняя ушла,

И горе наполняет нам сердца,

И там навек останется, боюсь.

Не хмурьтесь, я — не каркающий вран,

И речь моя не может помешать

Идущей свыше помощи Богов.

Отец! Я расскажу, чему вняла

Когда-то — и заплакала навзрыд,

И поняла: никоих нет надежд.

На брег морской — пустынный, тихий брег

Я вышла. Ветер веял от полей

И рощ; витали запахи цветов.

Покой и радость… Но какая грусть

Меня томила! В сердце зрел укор,

Упрек — покою, свету и теплу.

Напева горестнейшего желал

Мой слух, просил унылых, скорбных нот.

Я раковину гулкую взяла,

В нее дохнула, словно в звонкий рог —

И замерла, бесхитростных мелодий

Не извлекая — ибо с островка

Морского, что лежал насупротив,

Навстречь зефиру вольно полетел

Напев нездешний, полный волшебством,

Способным погубить и воскресить.

И раковина пала на песок,