Малявка - [41]
Волнение, удивление и радость заполнили всё существо девушки, а флейта звучала все нежнее и громче в её душе. «Как всё переплетается… Зовут его Игнат. Ты скоро познакомишься с ним, это мой папа» — сказала она про себя.
Маршрутка потихоньку заполнилась. Рядом с дедом на боковых сиденьях сидели мужчины, примерно 40 и 55 лет. Моложе погрузился с огромным рюкзаком, который поместил на место напротив, сказав, что всё оплатил. Лицо и руки загорелые, спутанные волосы собраны резинкой. От его одежды пахло костром. В углу, прикрыв кепкой глаза, скрестив руки на груди, удобно устроившись, дремал постарше. Напротив, рядом с рюкзаком сидел парень, в наушниках, смотря пустым взглядом, жевал жвачку, периодично надувая и лопая, дёргаясь всем телом, видно в такт музыки. Рядом с дедом, на двойном месте устроилась женщина лет тридцати пяти, благородного вида, с больным, грузным мальчиком, который стал мыча, смотреть в окошко, иногда хлопая в ладоши, произнося что-то непонятное. Перед ними устроилась пожилая женщина в платочке. Поздоровалась, дав мальчику просфору, достала маленький молитвослов и погрузилась в молитву. Слева от двери, на одиночном месте спал мужчина, натянув на голову капюшон, иногда громко подхрапывал, чем приводил больного мальчика в восторг и тот начинал громко смеяться. Три места, смотрящих в салон, заняли молодая переводчица и два иностранца лет за пятьдесят-шестьдесят, кто их поймёт. Впереди села пожилая пара. Шофёр, заглянув, предложил подождать минуты две, может кто-то займёт место около молящейся. Через минуту заглянула дама, пенсионного возраста, странной внешности. Имеющиеся брови, были тонкой линией, неестественно длинные ресницы, очень крупные губы, как надутые, стрижка под горшок. Когда она, брезгливо морщась, видя мальчика, заняла пустое место, дед увидел, что с правой стороны голова была подстрижена очень коротко под мальчика, где до кожи была выбрита паутина — асимметричная стрижка, чудно… «Свет и Любовь тебе, милая женщина!» — удивляясь и улыбаясь, подумал дед. Дверь закрылась. Маршрутка покатила его домой. Монотонное бурчание мальчика, как журчание ручейка, иногда прерывалось громким подхрапыванием, затем восторженным смехом, вызывая у всех улыбки. Только дама, севшая позже всех, в этот момент нервно поглядывала на капюшон, а потом оборачивалась, выказывая мимикой и всем своим видом, недовольство и возмущение. Иностранцы с переводчицей, закончив обсуждение, расслабившись, с интересом смотрели на пассажиров в салоне, девушка что-то записывала в блокнот, иногда уточняя вопросами. Оба улыбались, во всю ширь. После очередного похрапывания и смеха, дама не выдержала. Толкнув спящего мужчину так, что тот чуть не упал, повернувшись, зло зашипела:
— УЗИ надо делать, прежде чем рожать уродов. Пусть замолчит! — И повернувшись к проснувшемуся, ничего не понимающему мужчине. — Чего расхрапелся, как боров, чай не дома…
Иностранцы выпучили глаза и съёжились от неожиданности, задавая вопрос переводчице. Услышав ответ, один полез в нагрудный карман, достал телефон, наушники, что-то включил, протянул женщине, говоря на ломаном русском:
— Штраус, успокаивает!
— Переводчицу успокаивай, — рявкнула женщина, замахнувшись на протянутый телефон, ударить не успела, что-то щёлкнуло на её руке.
— Шож вы, дамочка, делаете, не расплатитесь ведь… — сказал спокойно разбуженный.
— Ты меня учить будешь? — она увидела на своей руке наручники и стала вертеть головой, ища поддержки.
— И перед женщиной с ребёнком надо извиниться. — Деловито добавил тот, цепляя второе кольцо себе.
— А что, я разве не права!?
— Нет — хором ответило сразу несколько человек, пряча улыбки, глядя на её нелепый вид.
— С обывательской точки зрения, может вы и правы, — заговорил сосед деда с хвостиком. — А с Божественной точки зрения, нет. Никто не имеет права прерывать жизнь идущего в воплощение.
— Какой толк от этой жизни? — спросила, сникнув, как-то устало, дама.
Наступила полная тишина, мальчик перестал бурчать, смотрел внимательно на даму. Она почувствовала это и повернулась. Их взгляды встретились. Холодок пробежал по её спине. В 1996 году, милостью Божьею попала с подругой к старцу Николаю Гурьянову. Что он тогда ей говорил, забылось, в памяти остался только его взгляд любящий, сострадающий, милосердный, смотрящий в самую Душу. Эти глаза излучали тоже самое. «Не может быть!? Господи!!!» Женщина расплакалась, взяв руку матери мальчика, стала её целовать, приговаривая: «Простите, простите, простите…» и замолчала. Мальчик погладил её по голове. Пауза затянулась, иностранец вытащил из телефона наушники и, мелодия вальса чудно разрядила обстановку. Второй иностранец что-то нарисовал на листочке, полез в свой дипломат, достал оттуда тёмно-русый парик, что-то говоря переводчице, та перевела.
— Господин Патрик дарит вам этот парик и эскиз стрижки, которая вам пойдёт, когда отрастут волосы. Вы красивая женщина. То, что у вас сейчас на голове, делал варвар. Ресницы вам нужны короче, и он просит вас больше не делать ничего с губами.
— Но… я не могу это принять — ошарашено смотрела женщина.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!