Мальвина Бретонская - [10]

— Я не спрашиваю о том, что' вы мне сказали, — перебила его миссис Малдун. — Я прошу правды, если вы её знаете.

Профессор подал миссис Малдун стул, и миссис Малдун плюхнулась на него.

— В чём дело? — потребовал ответа Профессор. — Что случилось?

Миссис Малдун огляделась вокруг, и голос её перешёл в истерический шёпот.

— Вы не смертную женщину привели к себе в дом, — сказала миссис Малдун. — Это — фея.

Верил ли до сего момента сам Профессор рассказу Мальвины, или же в глубине души у него с самого начала брезжило врождённое убеждение, что всё это — абсурд, не может сказать теперь и сам Профессор. Перед лицом у Профессора лежал Оксфорд: политэкономия, высший критицизм, подъём и прогресс рационализма. За спиной у него, тая в тусклом горизонте человечества, простиралась не нанесённая на карту земля, где сорок лет он любил бродить: населённый духами край захороненных тайн, затерявшихся тропинок, ведущих к сокрытым воротам знаний.

И на это шаткое равновесие обрушилась сейчас миссис Малдун.

— С чего вы взяли? — потребовал ответа профессор.

— Вот ещё — мне ли не знать этой метки, — ответила миссис Малдун чуть ли не с презрением. — Не у моей ли родной сестры в самый день рождения был похищен ребёнок, а на его место…

В дверь легонько постучала маленькая горничная.

С мадемуазель — «всё». Что с ней делать теперь?

— И не просите меня, — запротестовала миссис Малдун всё тем же запуганным шёпотом. — Не могу я этого. Хоть бы все святые угодники на колени передо мной встали.

Аргументы здравого смысла на миссис Малдун не подействовали бы. Профессор чувствовал это — да у него и не было их под рукой. Он отдал сквозь дверь распоряжение отвести «мадемуазель» в столовую и прислушивался, пока шаги Друзиллы не замерли в отдалении.

— Вы слыхали когда-нибудь про Белых Дам? — прошептал Профессор.

По части фей и эльфов было, пожалуй, не много такого, о чём миссис Малдун не слышала бы и во что бы не верила. Уверен ли Профессор?

Профессор дал миссис Малдун слово чести джентльмена. «Белые Дамы», как, безусловно, знала миссис Малдун, принадлежат к числу «добрых». При условии, что никто её не обидит, бояться нечего.

— Да уж я-то наверняка ей дорогу не перейду, — сказала миссис Малдун.

— Она недолго у нас прогостит, — добавил Профессор. — Мы просто будем с ней вежливы.

— Лицо-то у ней доброе, — согласилась миссис Малдун, — и обхожденье приятное.

Дух у этой хорошей женщины заметно поднимался. Расположением «Белой Дамы», возможно, стоило и заручиться.

— Нужно сделать её нашим другом, — ухватился Профессор за эту возможность.

— И запомните, — прошептал Профессор, раскрывая дверь, чтобы дать выскользнуть миссис Малдун, — никому ни слова. Она не хочет, чтобы об этом стало известно.

Можно оставаться уверенным: миссис Малдун покинула ванную с убеждением, что, насколько это зависит от неё, ни тени подозрения, будто Мальвина кто-то иной, чем та, кем она выглядит в праздничном платье Друзиллы, в деревню не проникнет. Платьице было приятное, этакое летнее по характеру, с короткими рукавами и свободное в шее, и в любом смысле шло Мальвине гораздо лучше, чем самые изысканные наряды. Ботинки таким успехом не пользовались. Мальвина решила эту проблему, оставляя их дома вместе с носками всякий раз, как выходила из дому. Что это плохо, она понимала: это доказывали её неизменные попытки их упрятать. Их находили в самых неожиданных местах: запрятанными за книгами в кабинете Профессора, засунутыми в пустые банки из-под чая в кладовке миссис Малдун. Миссис Малдун невозможно было убедить даже извлечь их. Банка со всем своим содержимым молча выставлялась Профессору на стол. Мальвину по возвращении ждала встреча с парой строгих, неумолимых ботинок. Уголки рта феи опускались линиями, наводящими на мысль о раскаянии и виноватости.

Прояви Профессор твёрдость, она бы уступила. Но с чёрных обвинителей-ботинок Профессор не мог удержаться, чтобы не перевести взгляд на обвиняемые белые ступни, и тотчас же в сердце становился её «адвокатом». Надо будет купить пару сандалий в следующий раз, как поедет в Оксфорд. В любом случае — что-нибудь поизящнее этих мрачных, бескомпромиссных ботинок.

К тому же, Мальвина и нечасто отваживалась покидать пределы сада. По крайней мере, днём, — наверно, следует сказать: в ту часть дня, когда деревня была на ногах. Потому что Мальвина, похоже, была из пташек ранних. Приблизительно в самый глухой час ночи, как считается у всякого христианина, миссис Малдун — и бодрствовавшая, и спавшая в ту пору в состоянии сильного нервного напряжения — вдруг слышала звук тихо отворяемой двери; выглянув из-за приподнятого уголка занавески, она успевала заметить порхание одежд, которые словно таяли в предрассветных сумерках; слышала всё слабее и слабее долетающий с нагорья неизвестный напев, сливающийся с ответными голосами птиц.

На нагорье-то, между рассветом и восходом солнца, Мальвина и познакомилась с двойняшками Арлингтон.

Они, конечно, должны были лежать в постели — все трое, если уж на то пошло. Двойняшкам послужил оправданием их дядя Джордж. Он рассказал им про Аффингтонское привидение и пещеру Вейланда-кузнеца, а на день рождения подарил «Пак». Им всегда на день рожденья дарили подарки на двоих — иначе они их и взгляда не удостаивали. В 10 часов они удалились каждый к себе в спальню и принялись по очереди дежурить. При первом же проблеске рассвета следившая из своего окна Виктория, как уговаривались, разбудила Виктора. Виктор был за то, чтобы бросить всё это и уснуть снова, но Виктория напомнила ему о «клятве», они оделись полегче и спустились по плющу.