Мальтийское эхо - [9]

Андрей повернулся к ней. Она ладной и ухоженной кошкой расположилась в углу огромного дивана.

— Скажите, Ирина, откровенно, сколько времени я должен пробыть здесь. И что я должен извлечь из работ профессора, кроме, естественно, интереса?

— Потерпите пару дней. У вас много работы, — она была опять серьезна.

Потом, смягчившись, добавила, излучая из глаз какой-то загадочный то яркий, то спокойный изумрудный свет.

— Мы не можем пока так вот просто все объяснить. Почитайте тетради. — Улыбнулась. — Христос ведь только с несколькими подготовленными учениками разговаривал более-менее ясным языком, с остальными и вовсе притчами.

— А если я не готов. Скажу вам совершенно откровенно, что я давно не занимался настоящей работой и… — Андрей замолчал.

— Говорите, я слушаю.

— Погружаясь с головой в научную или писательскую работу, я заболеваю этой самой головой, и происходит что-то странное: я начинаю постоянно предвидеть какие-то события, чьи-то слова…

— Я знаю это, и это замечательно!

— Но я лишаюсь покоя, сна. Вот и сейчас…

Девушка встала с дивана, подошла сзади и положила ладошки на лоб Андрея. Ладошки пахли земляникой. Боль мгновенно улетучилась.

— Мы с Анной Никитичной утром, до вашего приезда, варили земляничное варенье, — сказала она просто.

— Хм, это все впечатляет. А как вы догадались о том, что я почувствовал аромат земляники от ваших рук?

— Но ведь мои руки были у вас на лбу. Проще простого.

Андрей посмотрел на девушку с восхищением и уважением.

— Вас, дорогая, неплохо иметь в друзьях.

— Давайте работать.

— Да, конечно, но еще немного поболтаем.

Ему для работы нужен был всегда некий кураж и некий «наркотик» вдохновения.

— А скажите мне, милая колдунья, как филолог, вот что.

Андрей прикрыл глаза, и в сознании, будто во время некоего интерактивного спиритического сеанса, как из тумана соткались образы Ницше и Достоевского.

— Ницше, этот философ, отшельник и странник, — Андрей опять заговорил очень взволнованно, — считал, что жестокая игра букета его болезней, его сверхчувствительность законченного неврастеника, в какой-то безумной алхимии недр психологии приводила к всплескам творческой мощи. Он сознавал этот феномен, однако для поиска наиболее благоприятных условий существования своего больного организма не только предпринимал неоднократные перемены места жительства, но и основательно штудировал даже геологическое строение региона.

— Это интересно, продолжайте. — Она как-то присматривалась к Андрею. Тот вдохновенно продолжал.

— И наш Федор Михайлович как будто любил свою «священную болезнь». Каждый приступ эпилепсии он гениально «выворачивал» в свои гениальные тексты.

— Вы что же, Андрей Петрович, хотите сказать, что индивидуальные психологические отклонения у названных вами людей и, например, еще Стивенсона, Ван Гога, Гоголя — это непременное условие творчества? Мне кажется, это сложный вопрос, и адресовать его нужно врачам, философам-мистикам и теософам. Я стою на позициях эзотерики и убеждена, что гениальным творцам вибрации в виде слов, образов, звуков идут «сверху», кому-то от светлых сил, а кому-то от темных. Например, Гёте и Толстой считали, что благодаря лишь здоровому образу жизни они могли проникать в неведомые, «подземные» тайники души.

— В их «блюдах» поэтому меньше перца! — Пытался парировать Андрей.

— Может быть. А Пушкин, а Моцарт! Всё как будто без труда, всё легко. «Над вымыслом слезами обольюсь». Можно поправить «над промыслом». — Улыбнулась Ирина.

— Можно поправить «мадерой обопьюсь», — засмеялся и Андрей. — Ну, все-все, работать. Меня очень вдохновляет ваш зеленый бант на столе.

— Только не надевайте его, вам он не подойдет. — Опять за ней последнее слово.

Да, мастерица на острое словцо. И последней мыслью перед тем, как он углубился в чтение, была: «Нет, все-таки остроумие и образованность не самое сильное оружие женщин. Гораздо лучше уметь чувствовать мужчину и лечить его».

Андрей читал быстро и с большим интересом. Тема записок излюбленная: Византия. Сначала он подумал, что все ведь изучено вдоль и поперек. Однако дух этих новых сочинений явно еще более остро «заточен» на теософию. Чувствовалось даже определённая претензия на «Византийской теме» попытаться раскрыть некие тайны истории, связанные с мистикой и религией. Много ссылок и на работы неортодоксального христианства. Есть даже цитаты из «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской.

«Почему же все мы, ученики профессора, и люди новых поколений, а главное он-то сам, Андрей, стали уж очень умудренными и б-о-о-о-льшими скептиками?» — подумал Андрей. И тут же ответил себе: «Наверное, кровь. В воспитании и образовании дворян роль религии была основополагающей и непререкаемой. Да и простым людям тоже с молоком матери передавалась Вера как единственный нравственный Абсолют. Императив Канта».

Он вдруг устыдился, как часто на лекциях, касаясь религиозных тем, позволял себе «ереси». Ну, ведь действительно, и при язычестве, и при набравшем силу христианстве, и при появившемся в VII веке исламе (в переводе с арабского — покорность!) лилась кровь. Если несколько сотен лет не появлялось нового пророка или Мессии, начинали драться между собой.