Мальтийское эхо - [13]
Далее текст в записке был тщательно зачеркнут, и в конце лишь: «Я умышленно оставляю в рукописи пустые строчки и листы, предлагаю вам с Верой при необходимости их заполнить».
Впечатляла фраза «семейный архив». «Сохранили! А как вам «клочок древнего Пергамента»? Ну, доберусь я до этого клочка!» — подумал Андрей Петрович.
В записках было много спорного. Бывало, касаясь тонкостей и темных пятен истории и работая лишь с Андреем, учитель цитировал А. Дюма: «История — это гвоздь, на который можно вешать свои картины». Андрей, когда писал повесть об апостоле Павле, прекрасно понимал, что дает критикам повод воспользоваться «ножом и вилкой». И, тем не менее, сам, вороша «темные ретроспективы», успокаивал себя афоризмом некоего мудрого человека, что «ложь расположена ниже правды, но художественный вымысел — выше»!
Андрей Петрович вернулся в беседку. Там сидела Ирина, очень задумчивая.
— Ох, извините, Андрей Петрович, я вас не заметила. Вот с удовольствием читаю вашу повесть.
— Да это вы меня извините, — улыбнулся Андрей.
— За что?
— Оторвал от удовольствия.
— А как ваши успехи? — Она взглядом показала на тетради.
— Первую и вторую полосу препятствий я, кажется, прошел.
— Иронизируете, как обычно. А вообще, вы молодец, прочли две тетради. А я вот историю знаю поверхностно, да и Бог не дал мне столько таланта, как сестре.
— Простите еще раз, но мне с вашей сестрой предстоит работать и путешествовать. Не хотелось бы пускаться в дорогу в полном неведении о человеке, с которым предстоит пройти, наверное, сложный путь. Да и невежливо.
— Вы не похожи на человека, который робеет перед женщинами!
— Я не о робости говорю… А о вашей сестре самые общие сведения, ничего личного.
— О личном у нас не принято говорить без надобности. О вашей вот жизни личной мы ничего не знаем.
— Я думаю, гораздо важнее понять внутренний мир интересного тебе человека. — Андрей хотел еще что-то добавить, но воздержался.
— Вере 37, не замужем. Она красавица и доктор наук, лингвист, архивист. Достаточно? — Потом добавила: А я вот сносно знаю лишь польский и английский. Она в бабулю: у той в багаже польский, естественно, но ещё и французский, и итальянский, и немецкий. Разумеется, английский. Ах, да, у Верочки ещё арабский в совершенстве. Легко переводит латынь, старославянский.
Андрей позавидовал и грустно подумал о своем английском.
— Компания та еще, любой заробеет, — нахмурился Андрей Петрович. Но лицо терять нельзя. — Вы, наверное, любите читать?
— Если вы о романах, то ценю и люблю пять десятков. Больше люблю стихи, рассказы, новеллы, — вскинула брови и уточнила доверчиво: Люблю больше поэмы «без слов».
— Это что — живопись, музыка, архитектура?
— Да, но это меня «затягивает», поэтому я дозирую. В галерее 3–4 картины на один «заход», ну и тому подобное, — и загадочно, — но есть ещё, самое любимое.
— Теряюсь в догадках.
— Да садоводство и дизайн!
Андрей принялся рассматривать парк.
— Скажите, пани, а вам тут не страшновато одним?
— Нет, во-первых, еще с советских времен вся территория обнесена забором, во-вторых, мэр, который учредил музей, обеспечил нас сигнализацией и видеонаблюдением, в-третьих, Дмитрий Платонович имеет ружье, он морской офицер в запасе и попадает в глаз чайке, что называется «на взмах ресниц».
Андрей сомневался, что чайки имеют ресницы, но почему-то моргнул.
— В-четвертых, — весело продолжала Ирина, — во флигеле у Платоныча живут две кавказские овчарки, Брэд и Пит. И, наконец, бабушка говорит, что зло само бежит от усадьбы. А вот, посмотрите, как раз идет наш Платоныч!
К ним приближался двухметровый худощавый мужчина, с короткой седой стрижкой, с твердым взглядом серых глаз с прищуром. На плече он держал здоровенное бревно, а в правой руке топор. Андрей, как завороженный, смотрел на эту загорелую жилистую руку.
— Здравствуйте, Дмитрий Платонович! Я утром была у вас во флигеле, но вас не видела.
— Доброе утро, Иришка. Я рыбачил спозаранку, — голос у Платоныча был басовитый и добродушный.
— Здравствуйте, меня зовут Андрей.
— Здравствуйте. Дмитрий. Честь имею, — ответ был суховат, но лицо стало приветливей. Он двинулся дальше.
— Впечатляет охрана? — Гордо спросила девушка.
— Вполне. Еще один вопрос. Все это хозяйство требует средств?
— Да все просто: зарплаты, пенсии, экскурсии, мэрия выделяет крохотные средства на ремонтные работы. Натуральное хозяйство, в конце концов. Вот Верочка предложила построить в парке еще один флигель с большой крытой террасой для отдыха и творческих занятий питерских интеллектуалов. Такое небольшое «Переделкино» и «Комарово» в перспективе. Кстати, бревно Платоныч тащил туда. Строит один.
Обед прошел в теплой дружеской атмосфере. Стороны обменялись несколькими фразами о прочитанном. Ириша сказала, что у Андрея Петровича определенный литературный талант и спросила у него разрешения дать почитать повесть бабушке.
— Конечно. Но предупреждаю, что я — не Чехов, — сказал с опаской Андрей Петрович.
— Это ничего, — усмехнулась пани Мария, — что-то тревожное было в этом гении. И его пресловутая деликатность, как тонкая поющая стрела, направленная прямо в сердце. Я люблю из наших Тургенева и Набокова.
