Малознакомый Ленин - [53]
Вопрос о хлебе встал впервые у него только во время войны. В его понимании война была естественной предпосылкой, пролегоменой, входом в мировую революцию, а ее он хотел всю жизнь и ждал, как верующий человек ждет Мессию. Для развязывания очищающей мир от всякой скверны революции, нужно, по его убеждению, идти на все жертвы. Ленин пришел в бешенство, слушая в 1920 году на заседании II Конгресса Коминтерна речь немецкого делегата Криспина, заявившего, что революцию в Германии можно произвести лишь в том случае, если рабочие будут знать, что она «не слишком» ухудшит их положение. «Допустимо ли, — воскликнул Ленин, — говорить в коммунистической партии в таком тоне? Это контрреволюционно. У нас в России уровень благосостояния ниже, чем в Германии, и когда мы ввели диктатуру, то последствия выразились в том, что рабочие стали голодать сильнее и уровень их благосостояния сделался еще ниже»[77]. Для торжества революции, вещал Ленин, и это было его давнишнее убеждение, нужно идти на жертвы, не бояться тяжелых лишений. «Победа рабочих недостижима без жертв». Ухудшение положения трудящихся во время войны есть необходимое звено в цепи бедствий, создающих революционизирование психологии рабочих масс, тем самым способствующее превращению войны внешней в войну гражданскую. Ухудшение положения рабочих вызывается неизбежным во время войны ростом цен, дороговизной жизни, следствием инфляции, бременем военных непроизводительных расходов, уменьшением производства предметов потребления и т. д.
Ленин — стратег мировой революции, казалось бы, должен только радоваться, что разложение хозяйственной жизни с его спутником — дороговизной жизни, охватывая воюющие страны, уже бьет по таким нейтральным странам, как Швейцария. Что же мы видим? «Grau, teurer Freund, ist alle Theorie». В полном противоречии со своими политическими взглядами, Ленин клянет рост дороговизны жизни в Швейцарии, она бьет его, и она действительно была очень значительна. В сравнении с 1914 годом стоимость жизни в 1915 году поднялась на 19 %, в 1916 году на 40 %, в 1917 году продолжала расти и в среднем за год поднялась на 80 %. Забывая убеждение, что торжество революции требует лишений, Ленин в четырех письмах этого периода с каким-то ужасом повторяет: «Дороговизна дьявольская», «дороговизна все сильнее», «дороговизна совсем отчаянная»…
Ленин в домашних туфлях совсем не похож на бога с Олимпа. Это не олимпиец, а самый обыкновенный человек, каких сотни миллионов, человек, законно боящийся, что со стола исчезнет порция мяса или масла. Ни он, ни Крупская в это время, разумеется, не голодуют, у них есть деньги и, несмотря на это, Ленин нервничает. Если бы он знал, что через полгода наступит революция, его расчеты были бы иными. Но мы видели, что на этот счет у него не было ни малейшего предчувствия. Он думал, что предстоят еще годы эмиграции в тяжелой военной и послевоенной обстановке, и он спрашивал себя, как же прожить при «дьявольской», идущей скачками, дороговизне.
Почему же «паника», находящая себе выражение в письме к Шляпникову, охватывает его именно во второй половине 1916 года, после августа?
Два события, для него важные, происходят в это время. Первое — смерть матери. В одном из своих последних писем к ней (12 марта 1916 года) он писал: «Надеюсь, что у вас нет уже больших холодов, и ты не зябнешь в холодной квартире? Желаю, чтобы поскорее было тепло и ты отдохнула от зимы». Ей не пришлось долго отдыхать с приходом теплой погоды: 25 июня она скончалась. Для Ленина это тяжелый удар. Мать он любил, а кроме того, как бы далеко от нее ни находился, она всегда была его опорой, поддержкой. Вся ее жизнь была служением детям, — особенно ему. С полной уверенностью он мог бы себе сказать, что пока мать жива — она не даст ему потонуть. И вот ее нет. Волнует Ленина и другое событие. Вскоре после смерти матери была арестована его сестра Анна, о чем Елизаров известил его условными терминами. «Весть о том, — отвечал ему Ленин, — что Анюта в больнице (тюрьме. — Н.В.), меня очень обеспокоила… Буду с нетерпением ждать вестей почаще, хотя бы кратких».
Арест сестры Анны обеспокоил Ленина по двум причинам. Во-первых, по партийным и политическим соображениям, а во-вторых, из соображений чисто личного характера. С исчезновением Анны обессиливалась большевистская организация Петрограда. В это время ее «возглавляли» или, лучше сказать, в ней шевелились такие будущие знаменитости, как Калинин, Молотов и Андреев. По-видимому, этим персонам, связи и переписке с ними Ленин в то время не придавал значения, потому что, узнав об аресте сестры, жаловался Шляпникову: «Никакой переписки!! Никого, кроме Джемса (конспиративная кличка Анны Ильиничны. — Н.В.), а теперь и его нет!!»[78]. Ценной политической фигурой Ленин свою сестру все же не считал. «Что касается Джемса, — писал он тому же Шляпникову, — то он никогда не разбирался в политике, всегда стоял против раскола. Прекрасный человек — Джемс, но на эти темы его суждения неверны глубоко»
