Малороссийская проза - [252]

Говорят, вдруг гость спросил: «К чему вы, Иван Иванович, имеете свои деньги в монете? Гораздо лучше бы обратить их в ассигнации. Неужели вы не верите казне и думаете, что монета – деньги, а то пустые бумажки?»[337]

У Ивана Ивановича прилип язык к гортани… Он что-то силился проговорить, но мямлил, мямлил и только всего и пробормотал: «Какие деньги?..»

Гость. Ваши тридцать тысяч. Зачем, говорю, вы их держите в монете? Будь они в ассигнациях, лежали бы в ларчике; набежали бы разбойники, вы бы ларчик удобно скрыли, а того ужасного сундука, где лежат ваши деньги, утаить невозможно. Да еще и все предковское серебро туда же навалили! сундук и без того тяжел, окован ужасно и за тремя замками, а тут серебра три пуда и шестнадцать фунтов; так ли? Да в монетах сколько весу! Ведь золота мало, правда? Все серебро и мелочь; одними гривенниками три тысячи. Так ли? Зачем вам вздумалось поставить этот сундук в погреб и заставить бочками? Вы думаете, не отыщут и не поднимут? Ничего не бывало. Я знаю таких молодцов, что обонянием слышат деньги за десять сажень в земле; а что вынесут, так и не говорите: как игрушку приподнимут и швырнут к себе в кучу, как перышко…

Иван Иванович терялся совершенно. Язык у него, как после сам рассказывал, сделался совершенно как войлочный, и он не мог его пошевелить и только издавал глухие звуки: «Какие у меня деньги?.. какие деньги?..»

Гость. Серебряные тридцать тысяч, что лежат в сундуке за тремя замками, а сундук в погребе… Пойдем в погреб, я укажу место, где сундук стоит.

Положение Ивана Ивановича было незавидное: он дрожал всем телом… он видел ясно, что подозрения ключницы оправдываются, и городничиха неверно передала ему приметы. Помощи ниоткуда; он, к большему страху, слышал, что оба его лакея, коим он приказал бодрствовать, храпят на всю переднюю… Гость настоятельно требует вести его в погреб, и вот Иван Иванович вздумал отыгрываться: «Те… теперь уже поздно; ключник спит», – едва мог проговорить.

Гость. А на какого черта нам ключник? Ключи у тебя в кабинете, в берестовом комоде… Ну и не хлопочи, когда ленишься; я знаю людей, что и без ключей управятся…

Иван Иванович (бросаясь пред ним на колени). Помилуй! не разори меня вовсе!.. У меня дети… а деньги еще от отца… Я не успею столько собрать. Пощади меня! Так ли ты мне благодаришь за хлеб-соль? Я знаю, ты Гаркуша!..

Гость (равнодушно, покручивая усы). Ничего, Иван Иванович, ничего! Ты не ошибся, я точно Гаркуша. Но это ты видишь цветочки… а вот начинается комедия!..

В самом деле, с этим словом на дворе раздается страшный шум, крик, треск, вопль! Кричат: «Помилуйте! Гаркуша, Гаркуша напал!» – «Сюда наши! Бей, вяжи, ломай, отбивай замки, выбирай все; Гаркуша приказал!..» Смятение на дворе было ужасное!.. Иван Иванович, стоя на коленях, упал к ногам гостя и только простонал: «Пощади жизнь!»

Гость (хладнокровно). Пойдем поглядим поближе на эту комедию, spectaverimus, dilectati fuerimus (посмотрим, полюбуемся).

Он взял хозяина с земли и почти вынес его на крыльцо мимо спящих слуг. Вынесши, запер плотно дверь и остановился на крыльце, поддерживая почти бесчувственного хозяина и уговаривая его: «Будьте ласковы, придите в себя! Смотрите внимательнее; тут будут дивные вещи! То-то после будете смеяться».

Было чему смеяться, а особливо Ивану Ивановичу, смотрящему, как двенадцать человек страшных разбойников, вооруженных сколько возможно, выломали ворота, разломали забор, зажгли среди двора солому; вооруженные дубинами мужики из деревни первые разбежались, а дворовых разбойники вяжут и сваливают в кучу; с зверским видом и с поднятым вверх топором стоит над ними разбойник с тем, чтобы изрубить всех, если хотя малейшее сопротивление им оказано будет. Другие отбили кладовые, выносят все, что ни попало, накладывают на фуры и телеги, взятые ими же тут из сараев, все это сваливают, укладывают, запрягают здешних же лошадей; чего не могут взять, бьют, ломают… дело близко уже до погреба, где точно хранятся известные тридцать тысяч и все серебро, еще предковское. К довершению всего Марфа Петровна, услыша страшный шум и тревогу, хочет с детьми и женщинами бежать спасаться, но все двери заперты!.. Она, не видя уже Ивана Ивановича в доме и почитая его убитым, кричит, вопит; дети тоже бросаются к ней, она, думая, что уже идут к ним убийцы, бросается на детей, защищает их… женщины вне ума бегают, плачут, голосят… Все это видит Иван Иванович, слышит, сочувствует жене… и на что бы он не решился? Но сам Гаркуша, сам атаман всей этой шайки стоит на крыльце, держит его за руку, утешается всею этою «комедиею», как он называет, и тайными знаками, едва приметными, распоряжает действием… Иван Иванович не знает, о чем молить злодея Гаркушу. Он просил бы смерти прежде себе, чтобы не видеть погибели милых ему; но еще надеется умилостивить его, и в этих мыслях то и дело повторяет: «Пощади жизнь их!.. Возьми все… еще не все взяли… я укажу сам, где мои драгоценности… но пощади жизнь их! Прикажи меня убить, но пощади их!..»

Гаркуша (продолжая все держать его крепко за руку, сам наблюдает за действиями разбойников