Малороссийская проза - [250]

Хозяин встречает его.

Гость голосом чистым, звонким, приятным говорит свободно, без замешательства, свойственного при первом знакомстве: «Не откажите, почтенный хозяин, в странноприимстве заезжему человеку и великодушно извините грубость его, что он беспокоит вас собою».

Иван Иванович. А кого имею удовольствие видеть у себя в доме? Позвольте узнать.

Гость. Проезжий из-за Новгорода-Северска; имею там именьице, а потому и дела. Еду в Киев или в Чернигов приискать благонадежного и искусного поверенного. Коли желаете знать даже до моего мизерного имени, то я Роман Степанов сын Гоневский.

Иван Иванович. Фамилия мною малослышанная, но нужды мало: прошу присесть. (После некоторых церемонностей гость садится. По приемам его видно, что ему известно светское лучшее обращение.) Чем могу служить вам?

Гость. Благосклонным вашим приемом. Проезжая вашу деревню и узнав, что далек переезд до ближнего селения, я решился здесь ночевать. Но, остановясь, признательно вам доложу, скука взяла меня смертная! Не имея с кем слово сказать и даже никакой книги, я не знал, что и делать. Узнав же о доброте души вашей, что вы не отринете странного, решился быть дерзким и, явясь у вас персонально, просить позволения провести с вами вечер в приятной беседе и сократить время.

Иван Иванович. Очень много благодарен, что и мне доставили удовольствие (и проч., и проч., как следует между двумя знакомящимися).

Разговор переходил из материи в материю: о дороге, о погоде, о урожае, о местных происшествиях. Гость говорил приятно, рассуждал здраво, доказывал сильно, пересказывал виденное где или слышанное от кого твердо, несбивчиво; называл правительственные лица, как давно и хорошо ему знакомые; из действий их пересказывал некоторые черты и одобрял их или находил что неполным. После чаю, коего гость, как после дороги, выпил три чашки, вошла Марфа Петровна; гость знакомился с нею, извинялся еще сильнее, нежели пред Иваном Ивановичем, в нанесенном беспокойстве и примолвил: «Бог приведет, и я могу в чем-нибудь быть полезным вам».

Неприметно, без всякого наклонения со стороны гостя, разговор склонился на Гаркушу; гость любопытствовал знать о нем, и хозяин со всем красноречием принялся описывать деяния его, основанные на пересказах ключницы и всех ей подобных. Марфа Петровна пересказывала все жестокости и тиранства, какие делает Гаркуша над богатыми, выманивая у них деньги. Все это с подробным описанием, у кого именно жилы мотали, с кого кожу содрали, кого на угольях прижаривали, подтверждала она уверением ключницы, кухарки, огородницы и других, столько же доверие заслуживающих лиц, слышавших все подробности в ближних селениях от неизвестных им людей.

Гость (выслушивая все со вниманием, смотрел на рассказывающих с прискорбием, опустив голову; потом, вздохнув, сказал тихо). Ессе judicia hominum! Ессе quanti pendunt facta nostra! (Вот суждения людские! Вот оценка делам нашим!) Потом встал, походил и, обратясь к хозяевам, сказал: «Как жаль, что люди, не вникнув в намерения человека, судят его по поступкам, также не понявши и не исследовавши причин, заставляющих так действовать, осуждают его по первой достигшей к ним молве и, чтобы больше сделать ее справедливою, прибавляют из своего воображения и приписывают то, чего злословимый ими человек не мог бы и помыслить!

Так-то пересуживаются людьми все благороднейшие предприятия человеческие! Что же, если я вам скажу, что это все на Гаркушу клевета? Если я знаю достоверно, что он не пролил ни одной капли крови, а тем более не убил никого? Знаю из самых достоверных источников… и слышал от испытавших то людей, что он не только не имеет в виду корысти, но помогает бедным, поправляет состояние разорившихся от несчастных случаев… Вы сами, узнав короче Гаркушу, перемените о нем мысли…»

Марфа Петровна (вскрикнула и начала креститься). Сохрани нас, Мати Божия, от всякого на него воззрения! Хоть бы на виселицу вели этого харцыза, не пошла бы на него смотреть, ей-богу бы не пошла, радовалась бы, а не пошла.

Гость. Не говорите, пани, так утвердительно. Всякие случаи бывают… но не станем об нем говорить до времени…

И в самом деле, гость круто переменил разговор, но тем не успокоил Марфу Петровну. Она сидела как на иголках; осматривала его с ног до головы, а не с головы до ног, потому что, боясь взглянуть на него, все смотрела вниз и с трудом могла поднимать голову. Когда взор ее достигал до ножа, прицепленного у гостя к поясу, который, впрочем, был очень обыкновенный и только годный для того, чтобы отрезать хлеба, то она мертвела и полагала в уме своем, что этот гость непременно должен быть сам Гаркуша, потому что такой страшный и так защищает его. Дрожа всем телом, она не смела уйти из той комнаты, потому что почитаемый ею за Гаркушу все ходил вдоль и поперек. Она боялась пройти мимо его, чтоб он не пырнул в нее ножом… Наконец гость как-то уселся и поворотился к Ивану Ивановичу… а наша Марфа Петровна – шмыг! и как ни в чем не бывала, уже в девичьей, уже передает свои сомнения ключнице-наперснице и всем, сбежавшимся даже с кухни послушать, «что пани рассказывает такое страшное».