Малороссийская проза - [245]

Старик. Пане голова! Послушайте меня, старого человека. Не доносите ничего. Бунта никакого нет, а такая уже наша привычка: как почешешь язык, то будто и легче на душе. Городничиха будто самовластна; есть и над нею высшее начальство. Благодарим Бога, защищают нас. Было прежде сотничество, потом комиссарство; тесно было нашему брату, да только до тех пор, пока проведывало о нашей беде начальство; тогда их сменяли, проучивали их на порядках и так, что новый начальник не смел поступать с нами худо, и мы отдыхали. Теперь наставили нам городничего; он думает, что не он нам дан, а мы отданы на разживу ему. Добрый человек, да никуда не годится; даже жена им управляет; что же из него? Пани городничиха теснит нас крепко, совсем обирает; но мы не бунтуем, повинуемся во всем, а не выдерживаем, чтобы не погоревать о нашей беде; молва пойдет далее, и надеемся, что не укроется городничиха с своими делами пред главным начальством и нам дадут защиту и без нашей жалобы. От малого и до большого: вы, пане голова, в маленькой своей должности смотрите за всем, доглядаете до всего, чтоб везде был порядок; так и высшее начальство…

Бырка (с поспешностью, обвешанный разными мешками). Простите, пане голова, и вы, честная громада! Может, я задержал вас идти к пани городничихе с поклоном. Меня постигла было большая беда; не мог нигде найти денег.

Голова. Есть ли же деньги? Без них не можно…

Бырка. Есть, и очень есть. Спасибо, добрый… Господи, прости меня! Он хоть и недобрый… ну, спасибо, помог.

Один из обывателей. А у кого ты занял?

Бырка (вздохнув). Занял!.. Он не думает о займе, а помогает…

Несколько голосов. А кто?.. кто?.. Не старый ли Чуприна?

Бырка. Ну, уж нашел человека! Нет, панове громада! со мною такое случилось, что страшно и подумать, не то что рассказывать.

Несколько голосов. Расскажи… расскажи… пожалуйста, скорее…

Бырка. Вы знаете, что я на деньги не богат, а деньги надобны; пани городничиха не свой брат. Вы не ссудили меня, я и затужил. Оно не безделица: двадцати рублей на подарок не взнесу, всю худобу заберут. Я на всю ночь к Супоне, даже на Сухую Балку, а это будет верст пятнадцать…

Голоса. Будет… будет и, пожалуй, будет.

Бырка. Вот же я туда. Просил, молил, убивался около него; ничего, как стена! С тем и домой вернулся. Сидим с женою, горюем, куда бы все лучшенькое припрятать, пока набежит команда от пани городничихи… как вдруг… рып в хату человек… купец не купец, згонщик не згонщик, бог его знает кто… Вошел, помолился… ей-богу, я сам видел, как положил крест на себя по-христиански; учтиво поздоровался с нами и просил позволения покормить пока лошадь. «Я остановился было, – сказал он, – при въезде в город, да не нашел в домах хозяйства. С тем и весь город прошел; в хатах только женщины и дети. Мужики пошли, сказали мне, на праздник. Где у вас и какой это праздник?» Я ему сказал, что городничиха именинница и что все пошли, по-нашему, на ралец, с поздравлением. «Отчего же ты не идешь?» – спросил он меня. «А оттого, – говорю, – что не с чем», – и рассказал ему про свою беду; видите, затем ему признался, что он мне показался добрым человеком и прямо по-нашему говорит. Он выслушал все, задумался и покручивал свои усы. Потом, усмехнувшись, говорит: «Жаль мне приятельки моей, вашей пани городничихи! Не получит от тебя, меньше у нее будет». Потом встал и стал ходить по хате и говорит: «Жаль мне и тебя, человече добрый! Пока солнце взойдет, роса очи выест; или как наши латынщики говорят», – да что-то и пробормотал по-немецки, что ли; «Но ты этого, говорит, не поймешь. Вот тебе двадцать рублевиков, неси их с прочими подарками и поспешай, тебя громада одного ожидает», – и начал отсчитывать мне рублевики. Я стоял как каменный, после таки одумался и говорю: «До которого срока вы мне поверите такую сумму, и куда вам ее доставить?» – «Не хлопочи об этом, – сказал он. – Это я передаю своей приятельке, вашей пани городничихе; а придет время, я от нее получу обратно. Скажи ты ей от меня, – тут стал говорить грозно, а глаза так и засияли, – что я никогда не забуду ее угощения, как она меня голодом хотела заморить, чтобы я открыл ей, где мои богатства; не забуду ее пощечины, которую она из ласки влепила мне, когда я не признавался. Она думала, что она имела надо мною волю? Как бы не так. Слышавши про нее многое, я нарочно поддался и пробыл у нее под арестом. Меня мои товарищи кормили и стерегли, чтобы со мною не сделали какого худа. Но когда она вздумала меня выпытывать уже непутем, тут я плюнул ей и не ушел, а пошел, так как и сидел, по своей воле. Зато уверился во всех ее деяниях, и скажи ей, что скоро буду к ней прямо в гости. Скажи ей…» Тут я не смею и подумать, какими словами он ругал нашу панью городничиху; не в отказ слово; и потом продолжал: «Скажи ей, что я все ей припомню. Будет она помнить меня повек, не забудет, что я Гаркуша!..» Как сказал он мне это, панове громада, так мы с женою и не опомнились и не расслушали, что он еще говорил. Проговоривши все, он помолился Богу, поклонился, вышел…

Я за ним; он сел на лошадь и поехал тихою ступою, да не из города, а в город, к дому пани городничихи.