Малиновый холм, или Дом страха - [13]

Впрочем, в обморок она никогда не падала. Зато краснела как пион и запрыгивала в первый попавшийся подъезд, чтобы Кай Тенгстрём её не заметил. Я не очень-то разбираюсь в таких вещах, но всё же мне кажется, что стоило бы вести себя немного иначе: если план заключается в том, что Кай Тенгстрём должен плениться Эдит в той же степени, как и она им, то не разумнее ли хоть пару раз попасться ему на глаза?

«Ты маленькая и глупая, ты ничегошеньки не понимаешь!» – всхлипывала Эдит, когда я пыталась ей это объяснить.

Однако кое-что я всё же понимаю – иначе мне не удалось бы придумать романтическую историю про рыцаря и девушку, например. Но чтобы я сама стала героиней какого-то такого сюжета – это просто смешно.

Похоже, любовь – штука сложная. Я только рада, что вся эта суматоха пройдёт мимо меня.

Вечером наконец что-то начало происходить. В палату вошла сестра Эмерентия и велела мне следовать за ней. Само собой, я ужасно испугалась. На мгновение мне подумалось, будто она узнала, что я бродила ночью по зданию и мне сейчас попадёт, но оказалось, меня ведут купаться. По соседству с кухней на первом этаже находилась большая помывочная, где стояли в ряд огромные ванны. Одна из них была заполнена водой – такой горячей, что от неё поднимался пар.

– Ну садитесь же, хватит кривляться, – строго проговорила сестра Эмерентия.

Стиснув зубы, я села в воду, думая, что сварюсь словно картошка, но через некоторое время даже привыкла к теплу, и мне стало казаться, что вода очень приятная. Я как раз собиралась закрыть глаза и наслаждаться, но тут сестра Ингеборг принялась меня тереть. Разве не странно, что меня так усиленно отмывают раз в два дня? Но с другой стороны, у сестёр было не так много других пациентов, и им приходилось довольствоваться мной.

После мытья сестра Ингеборг принялась заплетать мне косы. У меня очень странные волосы – их невозможно расчесать на прямой пробор. Как ни старайся, он перекашивается, и одна косичка получается толще другой. Но сестра Ингеборг упорствовала и продолжала бороться с моими волосами, дёргая их и выдирая расчёской так, что я даже испугалась, останутся ли у меня вообще волосы.

Выходя из помывочной, я увидела своё отражение в зеркале. Ну и забавный же у меня вид! Вся раскрасневшаяся от горячего пара, с двумя косичками – такими тугими, что они торчат в стороны за ушами. Но что такое – щёки у меня заметно округлились! Ведь теперь я ем досыта несколько раз в день. Каша, суп, голубцы, бутерброды и молочный суп – мне дают всё это так часто, что я и не успеваю проголодаться между приёмами пищи.

Меня ужасно мучила совесть – ведь дома матушке и братьям с сёстрами приходится делить на всех маленькую кастрюльку жидкого бульона. А я сижу себе тут и хлебаю густой суп с большими кусками мяса. Как всё несправедливо.

И точно: в палате меня уже ждала тележка с тарелкой каши. Лекарство тоже стояло наготове, сестра Ингеборг налила его в ложку, и я послушно раскрыла рот. Мне показалось, что лекарство не такое мерзкое на вкус – вязкое и густое, но не настолько горькое, как раньше. Должно быть, я уже привыкла к нему.

Перед тем как заснуть, я постаралась думать о рыцаре и девушке. Но – уж не знаю почему – они никак не желали возникать у меня в голове. Вместо них появились сестра Петронелла и доктор Функ, поэтому я сочинила романтическую историю про них. История получилась очень глупая, но сестре Петронелле она наверняка бы понравилась.

Рубен в ту ночь не пришёл, но нам всё равно не удалось бы пойти погулять – на улице шёл сильный дождь. Несколько раз за ночь я просыпалась, чтобы откашляться, и каждый раз надеялась, что увижу его сидящим на подоконнике. Но он так и не появился.

В следующие дни я ужасно мучилась от скуки. Только пару раз мне разрешили выйти прогуляться. Тогда я и заметила, что дам, лежащих под пледами на веранде, стало гораздо больше, по крайней мере, человек четырнадцать. По дорожкам бродили ещё несколько пациентов, но детей среди них не было.

Теперь я начала понимать, почему некоторые пациенты с таким трудом передвигались по парку. Они, как и я, были больны туберкулёзом, и доктор Функ пытался их вылечить, при помощи большой иглы закачивая им в лёгкие газ. Звучит это совершенно ужасно – к счастью, такое, похоже, проделывали только со взрослыми. И этот метод вроде бы помог нескольким больным в Германии. Это я узнала, услышав разговоры других пациентов.

Однажды, когда я сидела на крыльце, к санаторию подъехал роскошный автомобиль, и доктор Функ вышел встретить даму по имени госпожа Бергендаль. Выглядела она очень элегантно – в шляпке, в кремовом пальто и меховой накидке.

– Слава богу, что я здесь, господин Функ, – произнесла госпожа Бергендаль. – В это время года городской воздух убивает меня, я совершенно истощена.

«Ничего себе», – подумала я. Госпожа Бергендаль выглядела на редкость здоровой и свежей – как состоятельная дама, посещающая кондитерскую три-четыре раза в неделю. Но если ей нравится за большие деньги, лёжа под пледом, дышать лесным воздухом, то я не против.

Тут подъехал ещё один автомобиль, и когда он остановился, я вздрогнула, разглядев внутри девочку. Она была примерно моего возраста, но в остальном мы совсем не походили друг на друга. Она выглядела почти как дорогущая кукла в витрине игрушечного магазина К. Ф. Винтера: длинные вьющиеся волосы, закреплённые на затылке чёрным шёлковым бантом, красное платье, чёрные блестящие туфельки, белая муфта. Но казалась при этом ужасно тощей и бледной. Из машины её буквально на руках вынесли мужчина и женщина. Наверное, её родители. Меня разобрало жуткое любопытство – на минутку я даже забыла, что глазеть неприлично. Кажется, я так давно не видела детей – конечно, если не считать Рубена. Пока в моё отделение никого из детей не привозили. Может, эту девочку положат в мою палату? Я улыбнулась ей, но она смотрела словно сквозь меня.