Маленький плохой заяц, или Взаимосвязь религии и окружающей среды - [10]

Часто говорят о том, насколько малы были шансы беглого каторжника случайно натолкнуться на копье посреди пустыни. Но я бы поставил вопрос иначе: насколько малы были шансы аборигенов на то, что посреди пустыни окажется человек, ничего не знающий про местные традиции, который ухватится за это копье и потащит его с собой? Кажется, без воли радужного змея или кого-то еще из австралийских духов-предков в этой истории не обошлось для обеих сторон.

Естественно, о жизни аборигенов Бакли ничего не знал, но, надо отдать ему должное, быстро разобрался, выучил язык и освоил местные традиции. Человеком он был, видимо, неплохим: скажем, когда погиб его «зять» (то есть, естественно, зять того человека, за которого все принимали англичанина), Бакли забрал на воспитание его детей. Так он прожил с аборигенами 30 лет и забыл даже родной язык, а когда наконец снова встретился с разбившими неподалеку лагерь белыми колонистами, не сразу смог с ними объясниться. Только когда один из них произнес слово «хлеб», память языка вдруг вернулась к Бакли. За помощь колонистам он был прощен, перебрался в Хобард, колонию на Тасмании, продиктовал мемуары и умер в 76 лет, упав с двуколки: очевидно, к этому времени свою удачу он исчерпал до донышка[39].

Как ни удивительна на первый взгляд история Бакли, в рамках логики аборигенов она вполне естественна. Воскресение из мертвых было необходимой частью обряда инициации знахаря: у многих австралийских племен будущих знахарей убивали, вскрывали, извлекали из них внутренние органы и заменяли их на новые, а потом воскрешали. Понятно, что на самом деле этого не происходило, но так это описывалось знахарями, воспринималось аборигенами, и каждое из этих действий воспроизводилось на символическом уровне. Именно этот обряд и давал будущему знахарю его мистическую силу[40]. Но даже если бы такого обряда не существовало, история Бакли все равно могла бы показаться австралийцам возможной. Как мы помним, во «времени сновидений» не действовал принцип причинности. Предки могли воплощаться в потомках, события прошлого – разворачиваться на глазах у современных людей, мифы – вечно повторяться. Почему бы тогда и мертвым не возвращаться с того света?

Конечно, очень скоро аборигены перестали путать европейцев с собственными мертвецами. Колонисты, как правило, обращались с местными жителями и их святынями без всякого пиетета, а иногда дело доходило и до насилия. В XIX и начале XX века в среде белых австралийцев господствовало представление об аборигенах как о людях второго сорта, почти животных. О гуманном отношении к ним большинство и не помышляло[41].

Причины этого отношения коренились как в «викторианском расизме»[42], с которым нам еще предстоит столкнуться в следующей главе, так и в принципиально различных жизненных взглядах европейских колонистов и жителей Австралии. Культура, основанная на коммерции, столкнулась с культурой, знавшей только меновую торговлю. Люди, считавшие себя венцом творения, созданным по образу и подобию божества и по божественному праву управляющим миром, вступили в контакт с людьми, ощущающими себя частью ландшафта и потомками предков-животных. Логически мыслящие европейцы натолкнулись на мир, подчиненный иррациональным схемам сновидений. Наверное, при должном старании можно было бы протянуть какие-то мосты от одной культуры к другой и найти что-то важное для обеих. Но колонисты XIX века, будь то англичане в Австралии, о которых мы говорим сейчас, белые пионеры в США или французы в Полинезии, о которых пойдет речь в следующих главах, ставили перед собой цель не понять, а присвоить.

Сама эта идея, кстати, яркий пример того, как экологически-религиозный подход мог влиять на развитие культур. Европейский христианский взгляд, как мы еще увидим в пятой главе, в значительной степени основан на воле библейского божества: «Будьте плодовиты и многочисленны, заселяйте землю и покоряйте ее. Господствуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всеми животными земли»[43]. Человек здесь рассматривается как хозяин земли, вольный распоряжаться ею и всем, что на ней живет. Разумеется, нельзя сводить колониализм к одному только религиозному подходу – существовало множество экономических, политических и социальных причин, которые сделали его возможным. Однако без этого ветхозаветного взгляда европейские представления о том, как люди должны обращаться со своей землей и природой в целом, могли бы быть совершенно иными. А взгляду этому авторов Библии научило сельское хозяйство.

Австралийское восприятие природы совершенно инаково. Сама идея собственности на землю была аборигенам непонятна: установить власть над участком «времени сновидений» так же невозможно, как, с точки зрения европейца, невозможно получить в свое распоряжение минуту или секунду. Ведь для австралийца пространство и время были тождественны. Можно ощущать себя потомком героев мифа или даже частью мифа, можно даже быть владельцем песни о мифе. Но нельзя владеть самим мифом, он не может быть подвластен одному человеку. А для аборигена его земля была воплощенным мифом.