Маленький лорд Фонтлерой - [6]

И без того многое казалось м-ру Хавишаму удивительным. Он провел всю свою жизнь в Англии и не привык к американскому народу и его обычаям. По делам он был в близких отношениях с семейством графа Доринкура в течение чуть не сорока лет и хорошо знал все, что касалось его обширных имений, большого богатства и влияния; с чисто деловой точки зрения, заинтересовался он и этим маленьким мальчиком, который со временем должен был сделаться обладателем всех этих благ — превратиться в графа Доринкура. Ему были хорошо известны разочарование старого графа в своих старших сыновьях и его ярый гнев на женитьбу капитана Кедрика; он знал, как старик еще и до сих пор ненавидит молодую вдову своего младшего сына, что он не мог говорить о ней иначе, как в самых язвительных и резких выражениях. Граф был вполне убежден, что она была простая американская девушка, заставившая жениться на себе его сына потому лишь, что он был сын графа. Старик-адвокат был почти уверен, что все это правда. Он видал в своей жизни много своекорыстных, продажных людей и не был высокого мнения об американцах. Он порядком смутился, когда кучер привез его в плохенькую улицу, и карета его остановилась перед небольшим скромным домиком. Странно было думать, что будущий владелец Доринкурского замка и других блестящих дворцов и усадеб мог родиться и быть воспитан в таком невзрачном жилище — в улице, где рядом, на углу, помещалась овощная лавочка. Он не мог себе представить, каков мог быть этот ребенок, и какая могла быть у него мать. Его коробило при мысли о встрече с ними. Он до известной степени гордился благородною семьею, дела которой он так давно вел, и ему было бы весьма прискорбно очутиться в необходимости вступать в переговоры с женщиной, казавшейся ему личностью из простонародья, жадной до денег, не питающей ни малейшего уважения к отечеству своего покойного мужа и достоинству его имени. А имя это было одно из самых древних и громких имен, к которому, при всей деловитой холодности своей загрубевшей адвокатской натуры, относился с большим почтением и сам м-р Хавишам.

Когда Мэри ввела его в маленькую гостиную, он критически оглядел ее. Комната была обставлена просто, но уютно; в ней не было дешевых, грубых украшений, или таких же, хотя и бросающихся в глаза, картин; те немногие украшения, которые были на стенах, обличали хороший вкус, и в комнате было много изящных мелких вещиц, видимо, сделанных искусною женскою рукой.

— Пока еще совсем не так плохо, — сказал старик самому себе, — только, может быть, здесь сказывается преобладание вкуса покойного капитана.

Но когда появилась в комнате мистрис Эрроль, он начал думать, что в этой обстановке не безучастна была и она сама. Не будь он таким сдержанным и самодовольным стариком, он бы, вероятно, был поражен, увидав ее. В своем простом черном платье, плотно облегавшем ее стройную фигуру, она была похожа больше на девушку, нежели на мать семилетнего мальчика. У нее было красивое, молодое лицо, с оттенком печали в мягком, невинном взгляде больших карих глаз — оттенком, не покидавшем ее лица со времени смерти ее мужа. Кедрик привык к этому выражению ее лица; оно исчезало лишь в те минуты, когда он играл или разговаривал с ней, высказывал какие-нибудь забавные замечания, или старался произнести какое-нибудь трудное слово, подхваченное им из газет или из разговоров с м-ром Хоббсом. Он любил употреблять длинные слова и всегда радовался, когда они вызывали смех матери, хотя и не понимал, почему они казались смешными, так как сам относился к ним совсем серьёзно. Адвокатская опытность научила старика Хавишама быстро постигать характер людей; увидав мать Кедрика, он сразу убедился, что старый граф сделал большую ошибку, считая ее вульгарной, продажной женщиной. М-р Хавишам никогда не был женат, никогда не влюблялся, но он угадал, что эта красивая молодая особа, с приятным голосом и томным взглядом, вышла замуж за капитана Эрроль только потому, что полюбила его всем своим горячим сердцем и что у нее никогда и в мыслях не могло быть воспользоваться преимуществами его высокого происхождения. Он увидал, что от такой женщины ему нечего ждать каких-нибудь неприятностей; вместе с тем у него явилась надежда, что, может быть, маленький лорд Фонтлерой в конце концов совсем не будет укором для своей благородной семьи. Покойный капитан был красивым мужчиной; очень милою оказалась и молодая мать, так что было основание ожидать более или менее красивой внешности и у их сына.

Когда он объявил м-сс Эрроль цель своего приезда, она сильно побледнела.

— О! — сказал она, — неужели его отнимут у меня? Мы так любим друг друга. Он составляет для меня такое счастье. В нем вся моя жизнь. Я старалась быть ему хорошей матерью. И ее голос задрожал, и глаза наполнились слезами.

— Вы не знаете, чем он был для меня! — произнесла она. Адвокат откашлялся.

— Я обязан сказать вам, — ответил он, — что граф Доринкур не очень расположен к вам. Он человек старый, и предрассудки его очень сильны. В особенности недолюбливал он всегда Америку и американцев, и был крайне взбешен женитьбою своего сына. Мне весьма прискорбно быть посредником такого неприятного сообщения, но граф непоколебим в своем решении не видеть вас. Его план таков, чтобы воспитание лорда Фонтлероя происходило под его собственным надзором и что он должен жить с ним. Граф привязан к Доринкурскому замку и проводит в нем большую часть времени. Он страдает подагрой и не любит Лондона. Поэтому лорду Фонтлерою придется, вероятно, жить преимущественно в Доринкуре. Граф предлагает вам помещение в усадьбе под названием Каурт-Лодж, очень красивой по местоположению и находящейся не особенно далеко от замка. Вместе с тем он предлагает вам приличный доход. Лорду Фонтлерою будет позволено посещать вас: единственное условие, которое ставится вам, это чтобы вы не посещали сына и не входили в ворота парка. Таким образом вы в сущности не будете разлучены со своим сыном, и уверяю вас, сударыня, условия эти не так жестоки, как… как могли бы быть. Выгоды такого положения и воспитания, каким будет пользоваться лорд Фонтлерой, как вы, конечно, усмотрите сами, будут очень значительны. Он чувствовал себя в несколько неловком положении, полагая, что она может заплакать или сделать сцену, как на ее месте сделала бы другая. А ему всегда было неприятно и больно видеть женские слезы.