Маленькие подлости - [51]

Теперь, в лифте, в раздражающей близости от мужа, который сначала расстегивает две пуговицы на рубашке, а затем начинает снимать ботинки, Аделу вдруг охватывает сильное – до озноба, до тошноты – отвращение. Усы Тельди покрываются каплями пота, волосы, до того неестественно пышные, обтягивают череп… Вид мужа сталкивается в сознании Аделы с образом Карлоса, и от сравнения отвращение усиливается. Дыхание учащается, словно ей не хватает воздуха, тело охватывает мучительное стремление выбраться из лифта, броситься в другие объятия, не Тельди, тело которого старчески припахивает. Аделу в очередной раз пугает мысль, что она влюблена сильнее, чем допускает благоразумие. «Помни, дорогая, – цинично внушает она себе, хотя цинизм в данных обстоятельствах дается с трудом, – любовь бессмертна, но только тогда, когда она есть. Как говорится, буду любить тебя вечно – до половины девятого вечера». Этого мудрого принципа она придерживалась в прежних связях, поскольку опыт помог усвоить правило – глагол «любить» не имеет будущего и прошедшего времени, только настоящее. Мысленно твердя сию аксиому, Адела старается не смотреть, как намокает сорочка мужа. «Единственное чувство, способное выжить, – то, которое отмеряют малыми толиками, не спеша, которое смакуют, а не пьют жадными глотками, которое есть желание, но не обладание…» Адела научилась уважать постулаты благоразумия.

Жара становится нестерпимой. Кажется, воздух спекается в легких. Один вдыхает то, что выдыхает другой. Тельди снова звонит по телефону консьержу, кричит, протестуя, и звук, рвущий барабанные перепонки, присоединяется к неприятным ощущениям, вызванным его близостью, – едкому запаху пота и влажной тяжести на правой руке. От невольного прикосновения Тельди по ее позвоночнику словно пробегает электрический разряд, неотразимый и ужасающий, как откровение. Она вдруг понимает, что до сих пор могла сосуществовать с этим старческим телом, с этими жиденькими волосенками, прилипшими сейчас к черепу, только потому, что раньше их в упор не замечала. Муж и жена были всегда обоюдно независимы и снисходительны, много путешествовали порознь и мало виделись, старались соблюдать права друг друга и не пересекать границу чужой территории, дабы не спровоцировать ответного нарушения. «Однако с годами свобода сходит на нет», – вдруг осознает Адела. Когда-нибудь неизбежно придет конец этой праздной, на публику, жизни, которая всегда спасала ее от проблем и печалей; исчезнут друзья, путешествия… Им с Эрнесто придется все чаще оставаться наедине, начнутся недомогания, болезни. Бог мой, старость вторгается на любые территории!

Пятнадцать минут. Адела и не подозревала, что взгляды, сформированные в течение целой жизни, можно кардинально изменить за какие-то пятнадцать минут, проведенные в лифте взаперти со своим собственным будущим. Это производит на нее потрясающее впечатление, и, когда лифт внезапно приходит в движение, ей кажется, будто она опускается не в вестибюль гостиницы, а прямиком в ад. С предсмертной ясностью она видит в зеркале юную Аделу, прекрасную и вожделенную, мечтающую только об одном: коллекционировать любовников и чувствовать себя еще более прекрасной и вожделенной.

Далее Адела вспоминает о сильном потрясении, избавиться от которого ей не удавалось долгие годы, и внимание ее переключается с юной красотки на мужчину, лица не разобрать из-за крови, растекшейся во внутреннем дворике дома Тельди в Буэнос-Айресе. По счастью, картинки меняются с невероятной скоростью. И вот проносятся сцены банальных встреч, специально подстроенных, чтобы забыть ту кровь. Наконец многочисленные любовные интрижки заслоняются прекрасным телом Карлоса.

Лифт останавливается, и дверь отъезжает в сторону.

– Ну наконец-то, давно пора, – говорит Тельди и принимается собирать вещи: галстук, туфли. – Куда это левый запропастился? Здесь так мало места, мы чуть не изжарились, а теперь ботинок пропал.

Адела наклоняется и совсем уже было поднимает туфлю, чтобы отдать мужу без лишних комментариев, как вдруг под воздействием безрассудного порыва, словно желая любым жестом поставить точку в конце открытия, которое она совершила в течение последних пятнадцати минут, застывает в услужливой позе, смотрит снизу вверх на Тельди и предлагает:

– Давай я тебе помогу, Эрнесто.

И, стоя на коленях, старательно надевает ему на ногу ботинок.

– Что ты делаешь, Адела, с ума сошла?

Но Адела не сошла с ума, просто она хочет снова вдохнуть запах старческой плоти, опуститься на дно полной безнадежности и тем самым закрепить в памяти понятое в лифте, чтобы в водовороте повседневных дел ни в коем случае не забыть. «Старость вторгается на любые территории, – мысленно повторяет Адела. – Она нагрянет, когда у меня кончатся силы, я не смогу от нее убежать, да и будет ли ради чего бежать, потому что жизнь станет слишком коротка для перемен. Не найдется ни куда бежать, ни зачем, ни с кем». Нога Эрнесто опухла, пятка не влезает в ботинок, задник загибается.

– Ну хватит, прекрати, какого черта ты это делаешь, не понимаю. Давай поднимайся, – говорит Тельди и, увидев ее лицо, добавляет: – Выглядишь ты неважно, Адела, тебе надо переодеться, и мне тоже,