Маленькие и злые - [41]
У Алексашки голова кругом, аж взопрел, как все быстро вдруг повернулось.
Вошла. Глаза долу, румянец бледный на щеках.
Ястремский поднялся.
— Вот, Аннушка, гость наш дорогой, — сказал Стрешнев со слезою в голосе, — господин Ястремский, простит составить счастие его. Что скажешь?
Охнула, кинулась старику в колени. Заплакала.
— Ну-ну, — поднял ее Стрешнев, — вижу — согласна. А принеси-ка ты мне образ покровительницы своей, богопроматери нашей. Благословлять стану.
«Однако завертелось как, — дивился Ястремский сам себе, сидя на своей квартире при ротной казарме за стаканом вина, и покручивая ус. — Однако…» А ведь подумал, что от себя таить, подумал: хватит тебе, солдат, по казармам мыкаться да винцо дрянное печеньицем заедать. Пора в дом, с доброй женою, да с приданым. Много ль на государевой службе нажил?
Кажется, и году не прошло, как Фортуна повернулась к фендрику гузном, и вдруг вновь обратила благосклонный взор свой. Да как! Сыплет, как из рога изобилия! К добру ли? Горький солдатский опыт Алексашке подсказывал: коли атака идет как по маслу, то впереди засада. И еще смущало: не по себе женщину берет, другого полета птицу.
Так и вышло. Месяца не прошло с обручения, поздней весною, как сошел на Ловати лед без остатка, в торговых рядах прошел слух, что в переулочках Горной слободы видали Горе-Злосчастье. Алексашка наладил неурочные патрули, а беда случилась в руднике — подломилась крепь сразу в трех штольнях, задавило рудокопов: два десятка православных душ. Стоит над слободскими концами бабий вой, словно дым курчавится над плавильнями: душно, горько. Сбежался к руднику народ — откапывать миром. Вот и первый, сдавленный породой в мокрую тряпицу. Второй. А следом крепь гнилая да трухлявая. Не сразу, но зароптали: кто лес на крепь рудничную ставил? Известно — купеческий дом Стрешнева… Кровопийцы! Душегуба!
Уставлена домовинами Горная слобода, в каждом конце да через два дома на третий по упокойнику. Иных родичи по одежке признавали да женки по телесным приметам. Ходит по слободе отец Игнатий, отпевает, несет слова утешения. Не вместить всех в Преображенском соборе разом. Громче голоса супротив Стрешнева. Воевода Алексашке намекает, что не грех бы дознание какое учинить. Ястремский же пустил конный разъезд казаков к патрулям. Сам с ними нет-нет да и завернет на купеческий холм: все ли спокойно? Нет ли у кого умысла на «красного петуха»?
Какое дознание?! Немощен Стрешнев, самого хоть в домовину клади, большей частью без памяти, уж и причащался. Анна как тень по дому бродит, лицом белее печи в заморских изразцах. А чаще вовсе не выходит ни к кому. На второй день после обвала понеслись по Горнозаводску слухи: ходит ночами Горе-Злосчастье, отроковица диавольская, по домам с упокойниками. Станет у домовины, ощупает усопшего пальцами-веточками, вопьется ровно корнями в раны, и от того богопротивного кощунства начинают упокойники плакать кровавыми слезами, оные пьет дьяволица нечестивыми устами своими…
Никто тому помешать не может, кому рядом случилось быть. Сидят ли, стоят — каменеют от страха смертного до тех пор, пока не растворится в ночи отроковица без следа. Ой, лихо! Шумно в слободах, гомонят. Алексашка ус истрепал. Ну не по солдату же к каждому гробу приставлять?! На третий день уж и хоронить начали, а с рудника все достают…
Спит Ястремский урывками, воровски. Жив вином, табаком и сухой коркой, зерна кофейные готов жевать, до больно дорог в Горнозаводске кофий. После первых похорон в ночном разъезде наскочили на драку солдатского патруля с мужиками. Наскочили, сбили лошадьми, Алексашка эфес окровянил о дурные головы. Унялись, но глядели зло, утирая сопли. Под забором ревела дурнинушкой юродивая с паперти Преображенского собора, которую взяли за Горе-Злосчастье. По регламенту должно было брать мужичков за приставы, заковать в колодки и гнать в Томск, но как убийства солдат не случилось, Алексашка рассудил иначе. Мужиков погнали взашей прикладами, посулив кары. Солдатам Ястремский выдал на водку и послабление от службы на три дня. Казакам пришлось тоже. Разошлись.
Алексашка тронулся в казармы, по привычке свернув на купеческий холм. Давило низкое небо, гнуло к земле. Факел на сыром и теплом ветру сыпал искрами и метал в глухие ограды оранжевые сполохи. Чавкала жирная грязь под копытами жеребца, едва отошедшего от горячечного скока и крови. Впереди мелькнуло белым, порскнуло, ровно заяц, не успевший сменить зимнюю шкурку. Ястремский наддал.
Кажется, вот — настигнет. Плечики остренькие, косицы черные, юбчонка. Крохотная фигурка мечется от забора к забору, в грязные переулочки. Рукой подать. «Стой!» — орет Алексашка, и бьются в ответ за заборами кудлатые злые псы, хрипят, душат себя цепями и лаем. Мечутся впереди тени, путают взор и скачут, скачут, скачут…
Не настиг Ястремский беглянку. Сбился с шага жеребец, тяжко вздымаются бока, хоть и не в мыле. Чудно. В неверном свете гаснущего факела видит Алексашка, что остановился он на купеческой горке, у подворья нареченной своей Анны Додониной — Стрешневой. Что ж, стучать за полночь в ворота? «Слово и дело» кричать?! Окстись, господин поручик, виданное ли дело? Померещилось тебе все: и рубашонка белая с вышитым воротом, и косицы черные, и шея тонкая ребячья смуглая.
Мир после катастрофы, о которой никто не помнит. Мир, в котором есть место магии, голосам мертвых и артефактам прежней эпохи. Мир, в котором обитают кракены. И убийца кракенов, Георг Нэй, придворный колдун из Сухого Города. Мир за пределами острова-крепости – Мокрый мир, соленый и опасный, подчиненный воле Творца Рек. Неисповедимо течение темных вод. Оно может поглотить Нэя или сделать его легендой. И да поможет Гармония смельчакам, покинувшим клочки суши ради правды, похороненной на дне Реки.
Встретились как-то русский, украинец и белорус…Это могло бы быть началом анекдота, но не в этот раз. Алексей Жарков и Дмитрий Костюкевич снова собирают всю свою лучшую «Жуть». К ним присоединился Максим Кабир, и втроем они отдают на суд читателю свои труды. Чего ждать от книги? Историй. Филигранных, доскональных, глубоких. Фантастических, реалистичных, социальных. Соавторских и индивидуальных. Новых и уже знакомых. Но самое главное — жутких. Название оправдывает себя на все сто. Книга содержит нецензурную брань.
«Темная волна» стала заметным явлением в современной российской литературе. За полтора десятилетия целая пледа авторов, пишущих в смежных жанрах: мистический триллер, хоррор, дарк-фентези, — прошла путь от тех, кого с иронией называют МТА (молодые «талантливые» авторы), до зрелых и активно публикующихся писателей, каждый из которых обладает своим узнаваемым стилем. В настоящем сборнике представлены большие подборки произведений Дмитрия Костюкевича, Ольги Рэйн и Максима Кабира. В долгих представлениях авторы не нуждаются, они давно и прочно завоевали и любовь ценителей «темных жанров», и высокую оценку профессионалов от литературы.
События романа разворачиваются в недалёком будущем (2035 год), в мире, похожем на наш, где открыт способ беспроводной передачи энергии и освоена технология управления материей на квантовом уровне.
Журнал Аконит посвящен таким жанрам и направлениям, как вирд (weird fiction), готический роман (gothic fiction), лавкрафтианский хоррор и мифы Ктулху; а также всевозможному визионерству, макабру и мистическому декадансу.Основная идея журнала — странное, страшное и причудливое во всех проявлениях. Это отнюдь не новый Weird Tales, но, впитав в себя опыт и его, и легиона других журналов, увы, канувших в небытие, журнал готов возрождать традицию подобных изданий, уже на совсем иной почве. Мёрзлой и холодной, но, не менее плодородной.Всё для культивирования и популяризации weird fiction и сопредельного в России и СНГ.
Безумие колдовства или колдовское безумие? На небе восходит недобрая Луна, воронья…