Маленькие дети - [51]

Потом, в начале третьего курса, она познакомилась с Джейсоном, невысоким кудрявым пареньком, родители которого преподавали историю в Висконсинском университете. Джейсон был пламенным марксистом (редкая птица в их кампусе) и яростным борцом за социальную справедливость и к тому же мог говорить на волнующие его темы часами. Всю осень они с Кэти просиживали ночами и, поглощая бесчисленное количество растворимого кофе, спорили о политике. Их мнения почти никогда не совпадали — Джейсон считал, например, что Восточная Германия была совершенно права, построив Берлинскую стену; и что диктатура пролетариата — наиболее прогрессивный и демократичный из всех современных режимов, — но это нисколько не смущало Кэти. Главное, что он был первым интеллектуалом, который отнесся к ней как к равной, с уважением выслушивал ее мнение и совершенно серьезно пытался убедить ее в своей правоте. Он не считал их споры лишь неизбежной прелюдией перед главным событием. Для Джейсона они и были главным событием. Он никогда не флиртовал с Кэти, не пытался поцеловать и пропускал мимо ушей все более прозрачные намеки на то, что она больше не настаивает на столь уважительном отношении к ее сексуальной независимости.

Понятно, что вскоре она по уши влюбилась. Из источника интеллектуальных восторгов их бесконечные и совершенно целомудренные споры о маоизме и Сандинистской революции превратились в ежедневную эротическую пытку. В конце концов Кэти не могла больше терпеть. Однажды в пятницу, предварительно накачав Джейсона водкой, она затащила его в постель. Секс с ним оправдал все самые смелые ее ожидания — он стал физическим и эмоциональным продолжением их диалога, в котором было все: и нежность, и страсть, и шепот, и обмен пылкими взглядами. Когда все кончилось, Кэти строго уперлась пальцем ему в грудь и потребовала объяснить, какого черта он так долго тянул. Джейсон смущенно отвернулся.

— Ну, я не знаю… — пробормотал он. — Наверное, это глупо.

— Что? Мне-то ты можешь сказать.

Он с трудом взглянул ей в глаза:

— Ты слишком высокая для меня.

Кэти расхохоталась. И это все?

— Джей, — мягко напомнила она, — я всего на пять сантиметров выше тебя.

— Скорее на десять.

— Пусть на десять. Мне на это наплевать.

Кэти ждала, что он скажет то же самое, но Джейсон молчал.

— Ты можешь говорить что угодно, — сказал он наконец, — но все-таки это смешно, когда девушка выше.

— Кому смешно?

— Людям. Всем.

— Боже мой, — недоверчиво ахнула Кэти. — ТЫ же социалист и революционер. Ты распространяешь в колледже «Дэйли уоркер». С каких это пор тебя волнует, что подумают люди?

— Мне это просто неприятно, Кэти. Все станут смеяться. И смеяться будут не над тобой.

— Ну и пусть смеются, — прошептала Кэти и наклонилась, чтобы поцеловала его. — Пусть всякие идиоты смеются.

Они еще около месяца пытались встречаться, но ничего хорошего из этого не вышло. Джейсон не желал никуда с ней ходить и скорее бы умер, чем согласился танцевать или просто держаться за руки на людях. В конце концов в первый же день после рождественских каникул он сообщил Кэти, что им надо расстаться.

— Я понимаю, что я идиот, — грустно сказал он, — и что, наверное, буду жалеть об этом до конца своих дней.

— Тогда давай не будем этого делать, — взмолилась Кэти, чувствуя, как к глазам подступают горячие, позорные слезы.

— Прости, — сказал Джейсон. — У нас все равно ничего не получится.

Два месяца спустя, когда Кэти еще не совсем оправилась после этого разрыва, на лекции по социологии американской семьи ее жизнь неожиданно и круто изменилась. Профессор, отдавший в юности дань радикализму, а ныне грузный толстяк с седеющей бородкой, расхаживал перед доской, на которой была написана загадочная фраза: «Гендерные ожидания / конфликт — проблема, у которой нет решения?»

— Я думаю, можно с определенной долей уверенности сказать, — вещал он, — что в настоящий момент наше общество переживает период нестабильного позиционирования. Старая концепция равных и справедливых отношений в семье уже почти никого не устраивает, но новая еще не найдена. Вашему поколению неизбежно придется заново изобретать колесо и придумывать новые модели долгосрочного совместного существования мужчины и женщины в рамках семьи.

Для иллюстрации своей теории профессор провел в аудитории импровизированный социологический опрос. Он попросил поднять руку тех студентов, которые собираются в будущем создать семью и завести детей. Примерно половина аудитории вытянула кверху руки. Профессор терпеливо ждал, поглядывая на них не без иронии, и после некоторого раздумья руки подняли еще несколько человек, и Кэти в их числе.

— Так, приблизительно три четверти. Вот это уже больше похоже на правду.

Потом он спросил, сколько женщин из присутствующих в аудитории намерены работать в полную силу в течение всего репродуктивного периода. Примерно половина из тех, кто собирался заводить детей, подняли руки. И Кэти опять была одной из них.

— Хорошо, — кивнул профессор. — Как видите, довольно значительное количество женщин выбирают традиционно мужскую модель поведения. Следующий вопрос я задаю уже из чистого любопытства. Кто из вас, молодые люди, согласится сидеть дома с ребенком, пока его жена будет ходить на работу? Менять пеленки, готовить обеды, стирать?