Маленькая ручка - [49]

Каролине ее собственная жизнь показалась очень тихой рядом с Клариной. Они поклялись больше никогда, никогда не теряться.

Клара приглушила звук магнитофона и вернулась к своему табурету, склонилась над моделью шарфика. С дивана Каролине видно ее со спины: она время от времени разгибается, чтобы оценить то, что только что нарисовала. Потягивается, ерошит свои густые черные волосы, потом ищет ощупью карандаш, лезвие, кисть жестом зубного врача среди своих инструментов.

— Говори, мне это не мешает, — сказала Клара.

— Кхм…

— Что-то ты сегодня с утра не в себе!

— Да, правда, — согласилась Каролина. — Все утро коту под хвост!

— Бывают такие дни, — отозвалась Клара, подчищая неверную линию. — Что с тобой стряслось?

— Со мной ничего. Это Сильвэн… Он меня достал… Он со мной больше не спит.

— Что?

Клара стоит к ней спиной, поэтому Каролине легче выкладывать все начистоту:

— Я уже два месяца как вернулась из клиники, уже месяц вокруг него увиваюсь, и… ничего! Вчера вечером мы ходили вместе ужинать… Все было замечательно, мы были нежны, влюблены, прекрасно понимали друг друга… Возвращаемся домой немного под градусом, как раз то, что нужно, очень веселые, начинаем трали-вали и… ничего. Провал, неудача. Уснул, как мешок! Я, наверное, уродина отвратная, раз он больше меня не хочет!

Клара, вильнув бедрами, развернулась на своем табурете.

— Замолчи, дуреха! Ты никогда не была такой красивой! Может быть, он сейчас измотался… Много работает?

— А! Как обычно. Ничего не понимаю! В каком возрасте мужики больше не могут, ты не знаешь?

— Ну, я никогда не была с одним мужиком очень долго, так что… А сколько лет Сильвэну?

— Скоро сорок, не такой уж старый… Он сейчас какой-то странный. Нежный, милый. Но в то же время какой-то не тот. Словно его что-то изводит.

Клара вернулась к работе.

— Тебе нужен эффект десятка, — уверенно сказала она.

— Чего?

— Мужики каждый раз, как разменивают новый десяток, — тридцать, сорок, пятьдесят лет — просто дуреют. Крыша у них едет. В семьдесят и восемьдесят, кажется, получше!

— Перестань, Клара, не смешно!

— Вы уже сколько времени женаты?

— Четырнадцать лет. А что?

— Ого-го! И ты все еще его хочешь?

— Ну да! И хочу только его! Я люблю его, представь себе. ЛЮБЛЮ! Я бы не могла быть в постели с кем-то другим…

— Ты пробовала?

— Нет. Не хочется. Сильвэн — мой мужик, понимаешь? И у моего мужика больше не стоит. А я остаюсь с носом и с зудом внутри. Боюсь, а вдруг это зарастет, как дырки в ушах, когда долго не носишь сережек!

— Перестань! — перебила Клара. — Я не могу ржать и рисовать.

— Что бы ты сделала на моем месте?

— Я? — сказала Клара. — Я всегда считала, что одного мужика недостаточно. Нужно иметь их несколько — двоих, троих, четверых, десятерых — в одном большом, очень красивом доме. Мужиков, которые хорошо бы между собой ладили, были бы умными, юморными, красивыми, у которых были бы разные профессии; смесь интеллигентов, рабочих, художников. Этакий монастырь, где я бы была маркитанткой; и все, ублажая меня, вместе бы доставляли мне удовольствие. У них было бы право уезжать, но не всем сразу. Все, естественно, влюблены в меня, и когда один устанет, всегда найдется другой, чтобы потрахаться. Целый набор хахалей, понимаешь? Когда я была маленькой, я прочла одну сказку Андерсена, про семь мальчиков и их сестру, которых преследовала мачеха-ведьма и заколдовала мальчиков. На рассвете они превращались в лебедей. Они все решили убежать, чтобы быть счастливыми в другой стране. Девочка плетет сетку, и утром братья-лебеди берут в клювы эту сеть, на которой лежит их сестра, и уносят ее в небо, далеко от подлюки-мачехи и ее колдовства. Естественно, они вынуждены опускаться на землю каждый вечер, ведь на закате они снова становятся мальчиками. Я обожала эту сказку, когда была маленькой, и всегда мечтала быть этой девочкой, которую семь преданных братьев уносят в небеса. Но даже двух мужчин мне никогда не удавалось заставить жить вместе!

— А для меня Сильвэн — и мои семь братьев, и сетка, — сказала Каролина. — Он уносит меня вдаль от беды. Но если он меня больше не любит, если я его больше не возбуждаю, если я больше не…

— Послушай, — оборвала Клара, — ты несешь бог знает что! Это не ты виновата, а вы оба, и время… Думаешь, ты единственная женщина, которая давно живет с одним мужчиной и жалуется, что он ее больше не трахает, не любит, как раньше? Только это повсюду и слышно!.. Да вот, я недавно прочитала в приложении к «Тайм» неглупую статейку на этот счет. Про американских ученых, психиатров, которые проводили исследования про любовь с первого взгляда, страсть, почему так бывает, как это случается, что происходит тогда и потом. И почему через три года, максимум пять — слышишь? — самая бурная страсть сходит на нет. Вернее, обычно. Они говорят — все это биология, а главное, химия. Раз: встречаешь мужика, и бац! — взгляд, пожатие руки, запах, звук голоса — помолчи, дай сказать! — любовь до гроба. Оба краснеют, бледнеют, заикаются, шум в ушах; у них влажнеют руки, прерывается дыхание, — в общем, big, чудесное недомогание. Затем два: ты уже не в себе. Не ходишь, а летаешь, паришь; любишь весь мир. Он для тебя красивее, сильнее, умнее, юморнее, щедрее, чем на самом деле. Единственный. Незаменимый. Короче, ты его себе придумываешь наэлектризованной башкой, сердцем и задницей; ты даже можешь превратить пошлого придурка или дипломированного идиота в восьмое чудо света. У тебя не все дома, ты молишься телефону, чтобы он зазвонил, говоришь сама с собой, целуешь подушку, ты в состоянии полной эйфории, отчего у тебя с физии не слезает дурацкая улыбка Джоконды. Даже если ты до этого пропустила через себя всех мужиков земли, ты снова стала девственницей, ты все с восторгом открываешь заново, удивляешься, трахаешься восхитительно, несколько раз подряд, без устали. Ты себя возбуждаешь. Даже смерть тебе больше не страшна. У тебя голова идет кругом, и ты готова совершить любые глупости. Твои самые близкие друзья больше тебя не узнают. Тебе на это плевать, ты паришь. А отчего паришь-то, говорят американские исследователи? От химии, старушка! От веществ, сродни амфетаминам, которые ты вырабатываешь на всю катушку и которые носятся у тебя в крови и нервах. И другой уязвленный в таком же состоянии, что ничего не решает. Иначе говоря, больные любовью — наркоманы, являющиеся собственными поставщиками. Наркотики изготовляются на дому. И вот тебе три: прошло время, и будоражащие амфетамины кончились. Но ты уже на игле, и тебе нужно все больше и больше, чтобы поддерживать себя на седьмом небе от страсти. Надо бы увеличить дозу, но ты устала и не можешь вырабатывать больше. В то же время постоянное присутствие того другого рядом с тобой порождает — это научные наблюдения, я ничего не выдумываю — другие химические вещества, естественные анестезирующие средства, придающие еще влюбленной паре ощущение безопасности, спокойствия, покоя, усмиряющее их страсть. Это уже совсем, совершенно не тот большой байрам, вызванный начальными амфетаминами, которые понемногу поедаются и заменяются новыми веществами, эндорфинами, потихоньку усыпляющими больных. Но поскольку наркотик обычно не действует одновременно и на того и на другого, часто бывает, что один отваливает первым, пока не остынут оба. И все это за три-пять лет. Что же происходит дальше? Или бывшие одержимые любовью сообща погрузились в каталепсию, и это в учебниках называется «чудесная нематериальная нежность, сменяющая страсть». В лучшем случае. Или же один из бывших влюбленных, пристрастившийся к амфетаминам страсти, уходит на поиски свежей наркоты в новой любви. Или оба, каждый со своей стороны, во всяком случае, конец прекрасному безумию. Есть еще такие, как я, которые вечно ищут новой отравы (влюбленности), пакуют чемоданы, как только чувствуют первые признаки ломки, чтобы жить только восторженным началом страсти, избегая болезненного конца.