Маленькая ручка - [41]

Но, может быть, изменился он, Сильвэн. Ее гинеколог однажды набросилась на женские журналы и на сексологов, говорящих всякую ерунду про длительность физической близости семейных пар и способы продления желания. Продление желания! У нее, у маленькой мамаши Блонде, было свое мнение на этот счет, ведь к ней в кабинет приходят пары на грани распада. Она говорила, что желание убивает повтор, привычка, долгая совместная жизнь, недостаток воображения, а главное, уточняла она, это что в одинаковом возрасте у мужчины и женщины разная реакция. Он в двадцать лет огнем пышет, потом, с годами, успокаивается; а она, напротив, медленнее пробуждается, но со временем становится все ненасытнее. Результат: в сорок лет их пара превращается в чету ленивца и неудовлетворенной женщины. В идеале, заключила Блонде, он должен быть на десять или двадцать лет моложе ее. Естественно, такую правду сказать нелегко.

Да, но в каком возрасте мужчина становится менее пылким? Сильвэну скоро сорок, он на восемь лет старше ее, так что получается… Каролина отказывается от неутешительных подсчетов. Во-первых, она никогда не была сильна в арифметике. А потом, могут же быть исключения: мужчины, которые долго «пышут огнем», долгие чары, сумасшедшая любовь, отвергающая общие законы, чудеса. Да что она знает, эта Блонде? Возможно, она тоже ошибается со своими мрачными теориями? Как знать? Сильвэн был ее единственным любовником, ей не с чем сравнивать. Надо будет спросить, что об том думает Клара Бошен. У Клары-то было столько любовников, что она должна знать о мужчинах все.

Или же это брак, время, износ, как говорят другие. Ведь они с Сильвэном женаты уже четырнадцать лет! Но им было так хорошо вместе все эти годы, они были так ненасытны и довольны друг другом, что ей, во всяком случае, никогда не хотелось другого мужчины. Даже во сне. Даже если глубоко задуматься. Все желание обращалось на него, на него одного. Я Изольда, ты Тристан. Они понимают друг друга, угадывают. Одного взгляда, одного прикосновения достаточно, чтобы они загорелись. Может быть, не так часто и не так яростно, как в начале их страсти, конечно. То безумие, что овладело ими на Гернси, куда Сильвэн возил ее на лодке, после их встречи на конезаводе в Пэне! Та «пущенная умелой рукой стрела Амура», как говорил, смеясь, Сильвэн, поразила их насмерть прямо в лодке. И они не отлипали друг от друга, как больные, и не только в номере того немного обтерханного отеля в Сен-Пьере, где они заперлись на двое суток, едва прерываясь, чтобы поесть, но еще и во время прогулок. Они бросались друг на друга на пустынных пляжах, в дюнах или в том эвкалиптовом лесу, где едва не попались на оскорблении общественной нравственности, чуть было не захваченные с поличным пристойным британским семейством на прогулке. Они почти ничего не видели на островах, через которые проезжали — Сарк, Джетау или Джерси, — дикие, похотливые, одержимые собой, беспрестанно занятые тем, чтобы касаться, вбирать, ласкать, распалять друг друга, неспособные физически отдалиться друг от друга хоть на ладонь, на палец. Они вернулись в Гранвиль изнемогшие, похудевшие, с потрескавшейся кожей, в болтающейся на них одежде, с ввалившимися глазами, связанные друг с другом на всю жизнь. На всю жизнь?

Дети последовали очень быстро, что радовало Каролину, для которой деторождение тоже было эротично. Романическая Каролина придерживалась того мнения, что, раз уж Тристану и Изольде на этот раз суждено пережить свою страсть, совершенно естественно, что они должны плодить детей с чрезмерностью, свойственной героям. Мысль иметь по меньшей мере пятнадцать детей от Сильвэна, ее забавляла. «Мне хотелось бы всегда быть полной тобою, всю жизнь!» — сказала она ему однажды, и Сильвэн был удивлен этим заявлением, полностью противоречащим расхожему мнению молодых женщин его поколения, воспринимавших материнство только ограниченным одним-двумя отпрысками, не желая повредить идеальному образу «эмансипированных», умных созданий, более озабоченных тем, чтобы сделать карьеру и встать на один уровень с мужчинами, чем превращаться в несушек, как их матери и бабушки. Но Каролина, единственная дочь, чья мать как раз была всего лишь посредственной несушкой, Каролина хотела всего: мужа, кучу детей и одновременно интересную и доходную работу. Она утверждала, что женщина может все, если она так решила.

Ей также было приятно идти против новомодных идей. Когда на нее смотрели, как на редкое животное или выражали сочувствие, что у нее в таком возрасте уже столько детей, она резко обрывала удивление или сопереживание, весело заявляя, что это только начало. Когда она была беременна — а это случалось часто, — она использовала свое состояние как украшение. Показываясь где-нибудь с Сильвэном, она одевалась в чрезвычайно вызывающие платья, фасон которых придумывала сама и которые ей шили на заказ. Эти платья обтягивали ее живот, вместо того чтобы скрывать, и были так декольтированы, что почти полностью открывали ее восхитительные груди, красиво округлившиеся из-за ее состояния. Она, таким образом, была похожа на лукавых Пресвятых Дев эпохи Возрождения, чья подчеркнутая беременность напоминает скорее о памятных частях воздетых ног, следствием чего явилась, чем о грядущем деторождении. Результат был обеспечен: со своей высокой фигурой, сохранившей стройность вокруг плода, что она носила, с красивыми квадратными плечами спортсменки, которые она держала прямо, откинув назад, Каролина была чрезвычайно соблазнительна. Она это знала и наслаждалась, перехватывая возбужденные взгляды мужчин, зачарованных ее притягательным декольте. Женщины были более сдержанны. Одна из них спросила у Каролины однажды вечером, не боится ли она таким образом простудиться. «Вовсе нет, — ответила Каролина, — но когда у тебя большой живот, надо показывать груди, чтобы о нем забыли. Вот видите, вы же только их заметили!»