Маленькая ночная музыка - [16]

— Ещё кто?

Девушка пожимает плечами. Она встречается взглядом с капитаном.

— Больше никто. — И её щеки почему-то чуть краснеют.

— Вы забыли домашних, — равнодушно напоминает ей капитан Петров.

— Ах, да! — Она поводит плечами, складывает руки на коленях и подаётся вперёд. Её вязаная блузка, образовав складку, приоткрывает верхнюю овальную часть груди — кожа отливает молочно-белым опаловым блеском. — Ах, да… — повторяет она, — ну конечно же… Но нас только трое… или нет, четверо: тётя Танка — она уже с неделю уехала в деревню, её мать скончалась, и неизвестно, вернётся ли она. Мой жених — он приходит почти каждый день, иногда ужинает с нами. Вчера вечером они с дядей сыграли несколько партий в шахматы. Моя преподавательница музыки — она приходит три раза в неделю — с двух до четырех… И…

— И вы, — подсказывает Петров. — Вами домашний круг замыкается, не так ли?

Она молча кивает, не глядя на него.

— Компания в самом деле не большая. — Полковник вздыхает, словно этот ничтожный круг близких его обидел, затронул его личное достоинство. — Последний вопрос, — говорит он. — Опишите мне по часам, как вы провели вторую половину дня.

Это докучливо, мучительно, но разве можно не ответить? Ещё одно усилие, и — точка. С кошмаром будет покончено.

— Вторую половину дня… — Она разглядывает карниз красного дерева над широким окном и спохватывается: шторы не опущены, чистая тьма ночи жмётся к стёклам. В первый раз шторы не опущены, не соблюдён заведённый порядок, поэтому ночь и жмётся к стёклам. В уголках её глаз скапливаются слезы, но эти люди не должны считать её девчонкой. — Вторую половину дня. — Она больше не смотрит на карниз. — В час я вернулась из консерватории. Дома никого постореннего не было. Мы с дядей обедали на кухне. В два пришла моя преподавательница, а в три, совершенно внезапно, мой жених. У него было свободное время, и он не знал, как его убить… Мы отправили его в гостиную, а сами продолжили урок. Но через полчаса прервали занятия, так как моей преподавательнице пора было спешить на дневной пловдивский поезд. Она преподаёт и в пловдивском Доме культуры железнодорожников. Каждую среду выезжает туда и после лекции возвращается ночным скорым. Дядя предложил вызвать такси, и она очень обрадовалась. В четыре часа такси прибыло, мы попрощались с дядей и вышли из дому.

— Одну минутку, — перебивает её полковник. — Вы не помните, кто из вас вышел последним?

— Я и моя преподавательница, мы вышли последними. С дядей простились на пороге кабинета, не входя внутрь, он ведь никого к себе не впускал в пальто.

Мы проводили мою учительницу до перрона и подождали отхода поезда, чтобы помахать ей на прощание рукой. Наши отношения с этой женщиной особенные, я бы сказала — фамильярные, потому что дядя собирался на ней жениться. Но, как видно, он ждал, чтобы сперва мы поженились… Потом мы пошли в кино — в кинотеатр, что рядом с вокзалом, — и там смотрели «Ночи Кабирии»… А из кино вернулись прямо сюда…

Пауза. И снова эти неподвижные, грузные пласты тишины над предметами. На экране никакого движения. Аввакум знает, что диалог с невестой кончился.

Последний свидетель, которого предстоит допросить сегодня вечером, это Леонид Бошнаков, дирижёр эстрадного оркестра Музыкальной дирекции. Он входит в комнату немного хмурый, недовольный и даже сердитый. Голова его немного наклонена к левому плечу, как будто он прислушивается к первой скрипке, рядом с саксофоном, и готов в любой момент раздражённо топнуть ногой по доскам эстрады: «Да живее ты, живее! Ударяй смычком по струнам, не тяни! Чтобы искры летели!» Но в сущности он не очень сердится — первая скрипка знает своё дело; вспыхнут синкопы, задрыгают, как ужаленные, дробные такты, и со струн потечёт не просто огонь, а лава — того и гляди зашатаются стены зала и провалится потолок. Это вам не «Колыбельная песня», а танец на раскалённой добела площадке! Дирижёр, разумеется, должен требовать ещё и ещё, сжимать сердца в своих ладонях, иначе нельзя!

Он не снисходит до того, чтобы усесться на такой бросовый стул, и поглядывает на него с презрением. «Что они воображают — что запугают меня?» И он стоит, уперев палец в правую верхнюю пуговицу чёрного жилета. Высказывает мнение, что в такой печальный вечер их беседа с «малышкой» была по меньшей мере неуместна. Вот он бы мог, если товарищи найдут это необходимым, составить им компанию хоть до утра, но у «малышки» не такие нервы. Она не помнит себя от жалости, поскольку дядя был единственным близким человеком, и в таком душевном состоянии…

Что он думает об учительнице музыки? О чем тут спрашивать! Он всю свою жизнь будет сожалеть о том, что судьба воспрепятствовала ему породниться с ней. Сколько огня есть ещё в этой женщине! Сорокалетние женщины все ещё шлягеры. Разумеется, не последние новинки, но… Инженер? Увяз по уши. Для его пятидесяти лет она была конфетка. Да, они очень любили друг друга, просто картинка, но жалко вот… Позвольте, чтоб тебя отравили, как последнего дурака!

Видел ли он этот пузырёк на столе? Не помнит. На столе всегда стояло множество различных пузырьков, и был ли среди них именно этот… кто знает, нельзя утверждать. Нужно быть совершенно уверенным в себе, когда говоришь «да».