Маленькая ложь Бога - [3]

Столько переживаний за несколько минут — не много ли на одного человека? Могу себе представить, что происходит с остальными! Ведь им, кроме всего этого, приходится еще и примириться с мыслью, что Бог таки существует! Бедняги… У них явно ум за разум должен заходить!

Как бы то ни было, я все еще живу, вернее — существую так или иначе, и, думаю, в глубине души мне от этого легче. Кроме того, со мной мой Друг; и несмотря на его вранье, я рад быть рядом с ним. Спускаясь по ступенькам, я оборачиваюсь, он улыбается мне своей доброй улыбкой, и я, как всегда, сразу начинаю размякать. При виде его, точно такого же, каким я впервые его увидел, мое не бьющееся больше сердце немного теплеет. Однако я не собираюсь показывать ему это — ни в коем случае! Я не уступлю, он должен знать, что я рассердился не на шутку!

Так что я изо всех сил стараюсь не улыбаться ему в ответ, а наоборот, хмурюсь еще больше. На языке у меня вертится сто, нет — тысяча вопросов, но я ни за что не доставлю ему такого удовольствия.

Решено: с этой минуты я не издам больше ни звука.

«А это еще что такое?»

Моя решимость молчать продержалась секунд сорок пять. Ничего страшного, бывало и хуже: например, как-то в Новый год я принял благоразумное решение ровно в полночь бросить курить и тут же закурил, чтобы его отпраздновать. Надо все же сказать, что от такого зрелища и немой заговорил бы: бесконечная лестница медленно закручивается в гигантскую спираль, последние ступени которой теряются где-то далеко внизу. У подножия этих ступеней ярко зеленеет молодая травка неведомого сада, усаженного, сколько хватает глаз, прекрасными цветами и деревьями. Сквозь сад, извиваясь и журча, тихо бежит хрустально-светлая речка.

— Это Сад.

— Эдем?

— Нет.

— Так что же?

— Просто Сад.

— Ну ты и зануда, честное слово… Так что, я теперь тут и останусь?

— Да.

— Ну-у-у…

— Что такое?

— Ну-у-у, на вид он, конечно, красивый, этот твой Сад, но выглядит при этом не слишком густонаселенным…

— Ты скоро убедишься, что вещи вовсе не обязательно таковы, какими кажутся на первый взгляд.

— Ну, до Диснейленда ему явно далеко!

— Окажи мне любезность, пожалуйста.

— Ты считаешь, что заслужил ее?

— Тогда скажу иначе: окажи себе любезность.

— Какую?

— Погоди минутку. Успокойся, перестань злиться. И не спеша полюбуйся тем, что видишь.

Я замедляю шаги и делаю глубокий вдох.

Значит, перестать злиться.

Просто полюбоваться тем, что я вижу.

Тем, что я всегда считал невозможным, даже когда уже знал, что Бог существует.

Раем.

Выдохнув постепенно весь воздух, я снова набираю полные легкие.

— И правда — красиво…

— Не то слово. Знаешь, практически все, спускаясь по этим ступеням, плачут, они испытывают настоящее потрясение, попав сюда и осознав, что с ними происходит… Но по мере того как они приближаются к Саду, в них что-то меняется. Слезы все еще текут по их щекам, но это уже не те слезы. У некоторых они постепенно превращаются в улыбку. Потому что этот вид утешает их.

Мне понятны чувства тех, кто прошел здесь до меня, — всех этих мужчин и женщин, как и я, впервые оказавшихся в этом месте.

На том свете.

Я пытаюсь представить себе Алису, мою Алису, ее потрясение, когда она спускалась по этим ступеням двадцать один год назад, после того как ее убил тот шоферюга; представить, как разрывалось ее сердце от разлуки с нами — со мной и с Лео, от того, что ей приходится оставить нас одних. От сознания, что никогда ей не быть вместе с нашим карапузом, которому тогда только исполнилось четыре года. Как это, наверно, было страшно для нее. С другой стороны, может быть, вид этого сада хоть как-то ее утешил? Может быть, ей стало легче, когда она узнала, что однажды — чем позже, тем лучше — мы встретимся здесь все втроем…

А мама? Сорок шесть лет прошло… Почти сорок семь. Она так мучилась от рака, это было для нее освобождением… Подумать только: ее ноги касались этой самой ступеньки, по которой теперь иду я… Мама… Уж она-то полностью осознавала, что с ней происходит. Что все это значит: Бог, смерть, сад… Думаю, она поняла. Ей понравилось то, что она увидела.

А отец? Как воспринял все это он? Он, сделавший мне самый страшный подарок, покончив с собой в день моего восемнадцатилетия, потому что продолжать жить дальше ему было невыносимо. В прощальном письме он признался, что до моего совершеннолетия еще как-то держался, но больше сил у него нет — ни на один день. Интересно, как он воспринял известие о том, что после его поступка жизнь не остановилась? Он тоже плакал, сходя вниз по этим ступеням? И что это были за слезы? Слезы отчаяния? Или сожаления? Пожалел ли он хоть на миг, что бросил меня одного, ведь у меня больше никого не было?

Но тут Господь Бог прервал поток моих мыслей, пока они не стали слишком мрачными:

— Отметь — я сказал, что практически все люди плачут. Но всегда есть исключения!

— Ну да! Возможно, я тебя разочарую, но боюсь, что в моем случае ты слез не дождешься!

— Я так и думал. Надо также сказать, что у тебя и шок был не такой сильный. Ты о многом знал заранее.

— Да, о многом. Только не о рае!

— Я тебе и раньше говорил, и сейчас повторяю: нет никакого рая. Так же как и ада.