Маленькая Фадета - [9]

Сильвинэ же относился ко всему этому с полным равнодушием и удивлялся, что брат так близко принимает к сердцу то, чему он не придавал никакого значения. Все давало ему повод к недоверию, и он говорил Ландри:

— Ты весь увлечен этими волами, а наших быков ты совсем забыл, а ведь они были такие живые и такие милые и ласковые с нами и охотнее давались, когда ты их запрягал, а не отец. И ты даже не спросил, что с нашей коровой, которая давала такое хорошее молоко; бедная скотинка! Когда я приношу ей корм, она так печально глядит на меня, понимает, что я один, и хочет меня спросить, где же другой близнец.

— Да, это доброе животное, — сказал Ландри, — но взгляни на эту корову, когда ее доят: в жизни ты не видал столько молока сразу.

— Это возможно, — возразил Сильвинэ, — но бьюсь об заклад, что и молоко и сливки Чернушки лучше, потому что трава в Бессониере лучше здешней.

— Чорт возьми! — воскликнул Ландри, — я думаю, что отец все-таки с удовольствием променял бы свои камыши на луга Кайо!

— Как бы не так! — возразил Сильвинэ, пожимая плечами, — ведь у камышей растут такие деревья, каких вы здесь и в глаза не видали, если лугов у нас и не много, зато сено хорошее, и когда его свозят, то по всей дороге стоит от него чудный запах.

Так они спорили, неизвестно о чем. Ландри отлично понимал, что лучшее имущество — то, которым владеешь сам, а Сильвинэ ругал Приш, не помышляя ни об отцовском добре, ни о чем-либо другом. Но причиной всех этих споров была разница между обоими детьми: один радовался и работе, и жизни, где бы то ни было, а другой не мог понять, как это его брат может без него хоть минуту чувствовать себя хорошо и спокойно.

Случалось, что Ландри водил Сильвинэ посаду своего хозяина и вдруг среди разговора останавливался, чтобы срезать сухую ветку с молодого прививка или вырвать сорную траву из грядки, где росли овощи; тогда Сильвинэ сердился, что мысли Ландри всегда направлены на то, как бы не нарушить порядка и услужить другому, а он, Сильвинэ, только и думает, как бы не пропустить ни одного слова брата. Но он никогда не выказывал этих чувств; он сам стыдился того, что обижался на пустяки, но при расставании он часто говорил:

— Ну, хватит на сегодня! Быть может, для тебя я и так уж слишком долго пробыл здесь и порядком надоел тебе.

Ландри не понимал этих упреков. Он огорчался и в свою очередь упрекал брата. Но Сильвинэ не хотел и не мог объясниться лучше.

Бедняга Сильвинэ ревновал Ландри ко всему, чем бы тот ни занимался, но еще больше он ревновал его к людям, которых Ландри любил. Ему было невыносимо видеть, как Ландри веселился в обществе своих товарищей, других мальчиков Приша; если Ландри играл с маленькой Соланж, ласкал ее и забавлял, Сильвинэ упрекал его в том, что он забывал их маленькую сестру Нанету, которая будто бы была и милее, и чище, и ласковее этой гадкой девчонки.

Но человек, который ревнует, никогда не бывает справедлив. И поэтому, когда Ландри приходил в Бессониер, Сильвинэ казалось, что он слишком много возится с маленькой сестренкой, и он упрекал брата за то, что тот все внимание обращает на нее, а что он ему надоел и стал безразличен.

Наконец его любовь стала такой требовательной, а он сам таким печальным, что Ландри страдал от этого и чувствовал себя хорошо только без него. Он уставал от вечных упреков брата за то, что он, Ландри, примирился со своей судьбой. Казалось, что Сильвинэ чувствовал бы себя менее несчастным, если бы Ландри был так же безутешен, как и он.

Ландри понял это и хотел ему дать понять, что чрезмерная любовь — иногда большое несчастье. Но Сильвинэ не желал слушать об этом и считал, что со стороны брата жестоко говорить ему это. Он иногда дулся на Ландри и неделями не ходил в Приш, хоть и сгорал от желания пойти туда; но он боролся с этим желанием, считая его ниже своего достоинства, хотя достоинство тут было не при чем. Сильвинэ всегда дурно истолковывал все, что Ландри умно и открыто говорил ему, чтоб образумить его. Но бедняга Сильвинэ под влиянием всех разговоров и обид становился все недовольнее; иногда ему казалось, что он ненавидит предмет своей любви. И в одно прекрасное воскресное утро он ушел из дому с намерением не возвращаться в этот день, чтоб не встречаться с братом, который всегда проводил этот день дома. Эта злостность сильно огорчала Ландри. Он любил шумные удовольствия, потому что с каждым днем чувствовал себя сильней и свободней. Во всех играх он был первым, так как у него был меткий глаз и ловкость в движениях. Если Ландри каждое воскресенье покидал веселую молодежь Приша и проводил весь день в Бессониере, он приносил этим некоторую жертву брату; а Сильвинэ нельзя было вытащить ни на игры на площадь Коссы, ни на какую-нибудь общую прогулку. Сильвинэ был еще ребенок и телом и духом; он желал лишь одного, — чтобы брат любил его больше всего на свете, так, как и он его. Ему хотелось пойти с братом в «их места», как он говорил, во все те углы и закоулки, где они когда-то играли в те игры, из которых они теперь уже выросли. Например, они делали маленькие тачки из ивового дерева, или маленькие мельнички, или силки для мелких птиц; они делали также домики из камешков, поля величиной с носовой платок, на которых дети якобы выполняли различные работы, подражая старшим: пахали, сеяли, боронили и жали, научаясь таким образом друг от друга в течение часа всем способам обработки и возделывания земли, которые применяются в течение целого года.