Маленькая балерина - [3]

Снова затренькал мобильный. Я, не глядя, ответила.

– Что случилось, Саша? – услышала я в трубке властный голос матери и закатила глаза. – Мне только что звонила твоя безумная свекровь и поведала совершенно немыслимую историю. Я так понимаю, что у нее просто сезонное обострение. Я права?

– Мам, – простонала я, – я сейчас не хочу говорить на эту тему.

– Ясно, – протянула мать, – значит, это все правда. Ты, очевидно, сошла с ума, дорогая. Вот уж не думала, что паранойя заразна.

– Мам, перестань, пожалуйста. Я все тебе объясню, но не сейчас… Я в выходные заеду и все объясню.

– Фантастика! – продолжала мать, все больше распаляясь. – Столько лет жить в нищете и, когда наконец муж стал прилично зарабатывать, стал знаменитым, когда наладился быт, вот так взять и все разрушить. Вильнуть хвостом и уйти. В никуда, ни с чем… И это в тридцать два года! О чем ты думаешь, Саша? Как ты будешь жить? Кто будет тебя содержать? Ведь сама ты не способна себя прокормить. А мы с отцом уже пожилые люди, сколько нам осталось, никому не ведомо…

– Мам, – перебила я, голову стянуло стальным обручем. – Я же сказала: приеду и все объясню. Я уже большая девочка. Давно выросла.

– А мне кажется, ты так и не вышла из пубертатного периода. По умственному развитию, разумеется.

Пубертатный период – период полового созревания. По моим подсчетам, я его перешагнула лет этак семнадцать назад…

Я промолчала.

– Ладно, – строго заключила мать, – поступай, как знаешь. Но учти, мы с отцом этого не одобряем. В выходные ждем тебя. Да, кстати, – добавила она после небольшой паузы. – Вчера звонил Егор. Твой брат, если ты еще не забыла. Ему продлили контракт на три года, и жалованье значительно повысили. Вот так. Ну все, мне пора. Я на круглосуточном дежурстве.

Я знала, что она не хотела меня обидеть, это были обычные воспитательные меры. Но я обиделась.

Отключила мобильник и сунула его в сумку.

Рим, октябрь 1947 года

Я смирилась с судьбой,

как опавшие листья…

Он называл ее «mia сага». Моя дорогая. Ей нравилось, как это звучит по-итальянски – мягко, распевно, тягуче. Ка-ара.

Ей нравилось в нем все. Черные маслины глаз, непослушные кудри, прямой аристократический нос с тонкими ноздрями, смуглые руки с узкими ладонями. Римский патриций.

Она называла его «mio duca». Мой герцог. Или просто Дюк.

В тот день они допоздна бродили по вымощенным брусчаткой улицам Рима.

Это был ее единственный свободный день за все время гастролей.

Повсюду царила праздничная атмосфера. Война закончилась, после заключения перемирия англоамериканские части покинули, наконец, Рим, и город вздохнул с облегчением. Люди улыбались друг другу, они вновь чувствовали себя счастливыми. Из открытых летних кафе доносилась легкая музыка, звучала разноязычная речь, взрывы хохота.

Как это было не похоже на ее родной город – мрачный, серый, холодный. Как эти люди были не похожи на ее соотечественников, уставших и озлобленных, с печатью страха на лицах.

Здесь все было совершенно по-другому, и это пьянило и возбуждало.

Дюк крепко держал Кару за руку и взахлеб рассказывал о своем любимом Риме. Он неплохо говорил по-русски, воспитавшая его бабушка была родом из России.

Они посетили Собор Святого Петра, замок Святого Ангела, отдохнули в скверике позади Дворца Юстиции и двинулись дальше. Не спеша, добрели до небольшой церквушки.

– Здесь находится музей Душ, – сделав страшные глаза, прошептал Дюк. – Коллекция экспонатов, доказывающая существование привидений. Хочешь посмотреть?

Их встретила маленькая сухонькая монахиня. Неслышно скользя между колоннами по вытертому мраморному полу, она проводила их в крошечную комнатку за готическим алтарем. На доске под потускневшим стеклом располагались артефакты, собранные одним католическим священником по всему миру. Женская шаль с выжженными очертаниями рук. Пожелтевшая Библия, на страницах которой отчетливо просматривалось перекошенное человеческое лицо. Ночной колпак со следами закопченных пальцев.

Монахиня что-то тихо и монотонно бубнила по-итальянски.

– Луиза де Сенешель, – вполголоса переводил Дюк, – умерла в 1873 году. А через несколько месяцев явилась ночью к своему супругу. Стянула с него ночной колпак и несколько раз ущипнула за нос. Так она наказала мужа за то, что он не соблюдал траур.

– Ерунда какая-то, тебе не кажется? – прыснула Кара.

– Не вздумай кому-нибудь об этом сказать! – шутливо рассердился Дюк. – Римляне свято верят, что эта часть города населена призраками и что за стенами замка Святого Ангела до сих пор маются души Лукреции Борджиа и ее отца.

Церковь постепенно заполнялась прихожанами – близился час вечерней службы.

Они поблагодарили гостеприимную монахиню и вышли на улицу.

Пешком дошли до Трастевере – старинного района Рима на левом берегу Тибра.

Время здесь словно остановилось. Узенькие улочки петляли между заросшими плющом фасадами домов. Окованные железом массивные двери буквально врастали в землю, окна с тяжелыми, в трещинах, ставнями пестрели цветущими растениями в глиняных горшках.

Кара с удовольствием вдыхала запах свежесваренного кофе, которым, казалось, на века пропитались булыжники мостовой.