Мальчуган - [7]

донесся громкий смех. «Ерунда», – подумал я и сразу же лег спать, но заснуть не мог. Было не только жарко. Было шумно. В том доме, в Токио, я чувствовал себя куда спокойнее. Задремав, я увидел во сне Киё. Чавкая, она уписывала тянучки, прямо вместе с листьями молодого бамбука. «Ведь это вредно – листья бамбука! Брось, не ешь!» – кричал я, но Киё возразила: «Нет, это полезно», – и продолжала уплетать за обе щеки. Все это было так странно, что я громко захохотал и проснулся. Служанка открывала ставни. Из глубины неба вставал неизменно ясный день.

Я слыхал, что если человек прибыл с дороги, то полагается, чтобы он давал на чай. Я слыхал еще, что если не дашь на чай, то с тобой будут грубо обращаться. Может быть, меня и поместили в такую тесную и темную комнату потому, что я не дал чаевых? А может быть, этооттого, что я бедно одет, что в руках у меня был парусиновый чемодан и зонтик из бумажной ткани? Ну, а сами-то они что? Серость провинциальная, а еще других ни в грош не ставят! Что если удивить их: взять да и дать на чай!

После всех расходов на обучение, из Токио я все же уехал с тридцатью иенами в кармане. За вычетом стоимости билетов на поезд и пароход да еще других расходов у меня оставалось четырнадцать иен. Даже отдать все – и то не беда, потом жалованье получу. Но эта деревенщина – скряги, им и пять иен дай, так, поди, от удивления глаза вылупят. Ладно, посмотрите у меня! Я с важным видом пошел умылся, потом вернулся в комнату и стал ждать. Вскоре вчерашняя служанка принесла столик; с подносом в руках она прислуживала у стола и все время ухмылялась. Вот невежа! И рожа-то какая противная! «Ладно, – думал я, – вот поем и тогда дам на чай». Но ее присутствие так меня раздражало, что, не окончив завтрака, я вынул пятииеновую бумажку и, подавая ей, сказал: «Снесешь потом в контору». Служанка, видимо, была удивлена. Покончив с едой, я тут же отправился в школу и ботинки не почистил.

Дорогу в школу я в общем знал: вчера я ездил туда на рикше. Два-три раза свернув на перекрестках, я очу-тился прямо перед школьными воротами. От ворот до подъезда все было выложено гранитом. Вчера, когда с грохотом подкатил сюда на рикше, я даже немного струхнул, – уж очень большой шум поднял.

По пути мне попадалось много школьников в ученической форме из бумажной ткани, все они входили в ворота. Некоторые из них были выше меня ростом и с виду очень здоровые. «Неужели придется учить вот этаких парней?» – подумал я. И мне стало как-то не по себе.

Я подал визитную карточку, и меня провели в кабинет директора школы. Директор был мужчина с жиденькими усами и темным цветом лица, похожий на пучеглазого барсука. Держался он величественно.

– Ну, надеюсь, будете усердно работать, – сказал он, важно передавая мне припечатанный большой печатью приказ о моем назначении. (Когда я возвращался в Токио, то скатал из этого приказа шарик и швырнул его в море.)Директор сказал, что сейчас представит меня всем преподавателям, при этом каждому из них я должен показать этот приказ. Вот уж лишняя морока! Чем затевать всю эту канитель, лучше бы просто на три дня вывесить этот приказ в учительской.

Преподаватели должны были собраться в учительской, когда прозвучит труба после первого урока. Времени еще оставалось много. Директор вынул часы, взглянул на них и вознамерился поговорить не спеша. Он начал с того, что попросил меня понять и усвоить основное, после чего произнес длинное наставление на тему о педагогическом духе. Я, конечно, слушал его с пятого на десятое, но уже посередине этой проповеди подумал, что влип в скверную историю. То, о чем говорил здесь директор, было просто невозможно. И нужно быть идеалом для учеников… и пусть на тебя взирают с почтением, как на образец для всей школы… и педагогом может быть только тот, кто, помимо преподавания, оказывает еще и личное нравственное воздействие на учеников…

Выходит, что такой сорви-голова, как я, должен быть для всего этого пригоден!… Что за нелепые и бессмысленные требования! Да будь я такой выдающейся личностью, чего ради я поехал бы в эту глушь на сорок иен жалованья в месяц? Все люди одинаковы, и, поди, каждый ругается, когда сердится, – а тут, значит, и слова лишнего не скажи и погулять не выйди! Если здесь такие сложные обязанности, то, перед тем как нанимать человека, надо бы сказать ему об этом. Я сам не могу кривить душой, но тут я был не виноват: меня подвели. Подумав, я решил отказаться от места, махнуть на все рукой и уехать обратно. В моем кошельке оставалось всего-навсего девять иен – ведь пять иен я дал на чай, – а на девять иен в Токио не вернешься. И зачем было давать эти чаевые! Зря я это сделал. Ну да ладно! Пусть даже девять иен, как-нибудь да обойдется! «Денег на дорогу не хватит – это ясно; и все-таки лучше уехать, чем вводить людей в заблуждение», – подумал я.

– Нет, то, что вы говорите, никак невозможно, а этот приказ… вот, возьмите его обратно, – сказал я.

Директор уставился на меня, моргая своими барсучьими глазами, потом рассмеялся:

– Вам незачем беспокоиться. Я ведь сейчас говорютолько о том, что вообще желательно, и прекрасно знаю, что этим пожеланиям вы соответствовать не можете!