Мальчуган - [41]

– Вот-вот! Там такая гостиница с ресторанчиком. Давай-ка накроем его с поличным! Выследим, когда он придет туда с гейшей, тут его и прижмем к стенке, а?

– Выследить? Так это нужно будет дежурить ночью?

– Не доходя «Кадоя», есть еще гостиница, называется «Масуя». Займем там на втором этаже комнату, чтоб выходила на улицу и оттуда будем наблюдать через окошечко в сёдзи [52].

– А придет ли он, когда мы будем оттуда смотреть?

– Придет наверно. Хотя за один вечер, это, пожалуй, не удастся. Надо быть готовыми сидеть там недели две!

– Этак совсем вымотаешься…Когда у меня отец помирал, я одну неделю не спал, ухаживал за ним, так потом ходил как в тумане, из сил выбился.

– Ну, устанем немного, подумаешь беда! Зато, когда застигнем эту каналью на месте преступленья, я сам устрою ему небесную кару!

– Очень хорошо! А я помогу. Что ж, давай с сегодняшнего вечера начнем.

– Нет, сегодня не выйдет, надо ведь еще условиться в гостинице «Масуя».

– А когда же?

– В самое ближайшее время. А ты, как только я тебе сообщу, приходи помогать.

– Ладно, я в любой момент приду. На выдумки я не мастер, но ежели драться – тут я быстро соображаю.

Пока мы с «Дикообразом» оживленно строили планы посрамления «Красной рубашки», вошла хозяйка.

– Там пришел один школьник, спрашивает господина Хотта. Выйдите к нему, пожалуйста. Он только что был у вас, но не застал вас дома и пришел сюда, – говорила она, почтительно стоя у порога в ожидании ответа «Дико-образа».

– Вот как? – сказал «Дикообраз». Он вышел на крыльцо и быстро вернулся обратно.

– Слушай-ка, – сказал он, – этот школьник просит меня пойти посмотреть праздничное гулянье. Он говорит, что сегодня будут выступать танцоры из Коти, их много сюда понаехало; наверно, это будут такие пляски, какиене всегда увидишь. Давай пойдем вместе, – предложил мне «Дикообраз», которому, видимо, очень захотелось пойти.

Танцев я и в Токио достаточно нагляделся. Каждый год во время праздника в честь бога войны Хатимана на улицы Токио вывозили передвижные эстрады для танцев, так что этого я уже много видел. У меня не было особой охоты осмотреть какие-то дурацкие пляски, но так как приглашал «Дикообраз», то меня невольно тоже потянуло пойти, и мы вышли вместе.

«Кто же пришел звать «Дикообраза»? – подумал я. Оказывается, младший брат «Красной рубашки»! Занятно!…

На площади, где устраивалось гулянье, там и сям виднелись длинные, в несколько рядов, знамена, не то как во время состязаний по борьбе, не то как на буддийском празднике в храме Хоммондзи; повсюду мелькали необычайно оживлявшие небо флаги всех стран мира, перекинутые с каната на канат, с одной натянутой веревки на другую. На восточном краю площади за одну ночь был сооружен помост, – здесь, как нам сказали, и должны происходить эти… как их… пляски Коти. Справа, метрах в пятидесяти от помоста, за бамбуковой загородкой, были выставлены декоративные растения в вазах. Все с восторгом смотрели на них. А ведь это сущая нелепость! Восхищаться тем, что травам и бамбуку придали такие неестественные изгибы, все равно что похваляться, например, горбатым любовником или хромым мужем.

На другой стороне площади, против сцены, беспрерывно пускали фейерверки. Среди ракет взвился аэростат, на нем было написано: «Империя – банзай!» Аэростат пролетел над соснами и опустился во двор казармы. Затем раздался треск, и темный шар, врезаясь в осеннее небо, с шипением взлетел вверх, потом он с шумом разорвался над моей головой, голубоватый дым раскинулся, как зонтик, и, постепенно расплываясь, растаял в воздухе. Снова поднялся аэростат, на этот раз на нем была надпись белым по красному: «Армия и флот – банзай!» Он закачался на ветру и полетел в сторону деревни Аиои. Наверно, опустился где-нибудь возле храма богини милосердия.

Собралась огромная толпа, во время парада такой не было. Даже не верится, что в провинции живет столько народу, – просто кишмя кишит. Правда, умных лиц попадалось не очень-то много.Тем временем начались эти знаменитые пляски Коти. Мне сказали: танцы, и я подумал, что увижу нечто вроде танцев Фудзима, но это была большая ошибка.

Мужчины с повязками на голове, одетые в туго-накрахмаленные хакама, выстроились на подмостках в три ряда, по десять человек. Эти тридцать человек, все с обнаженными мечами, произвели на меня потрясающее впечатление. Расстояние между рядами было не больше полуметра. Промежутки между танцорами, стоявшими в одном и том же ряду, были, пожалуй, и того меньше. Лишь один человек стоял на краю сцены, отдельно от рядов. Он тоже был в хакама, но без повязки на голове; вместо обнаженного меча у него был барабан, висевший на груди. Вскоре этот актер звонко, нараспев, прокричал: «Ияа!… Хаяа!…» – и затянул какую-то странную песню, отбивая такт на барабане: «боко-бон, боко-бон!» Напев был диковинный. Казалось, что в нем сочетались и песня уличного жонглера и буддийские песнопения. Мелодия была тягучая, как тянучки в летнюю жару, и какая-то расслабленная, но во время пауз вступал барабан: «боко-бон… боко-бон…» – и это придавало напеву однообразную ритмичность. Повинуясь этому ритму, тридцать обнаженных мечей, сверкая, мелькали так быстро, что при одном их виде сердце замирало. Живые люди, каждый из которых отделен от другого сбоку и сзади расстоянием в полметра, все как один размахивают острыми мечами, а ведь если кто-нибудь собьется с такта, то заденет и поранит своего товарища. Стоять на одном месте и только размахивать мечом взад и вперед, вверх и вниз – это бы еще не опасно, но ведь здесь все тридцать человек то одновременно делают выпад и поворот в сторону, то поворачиваются кругом, то приседают. Если кто-нибудь из стоящих рядом жонглеров сделает движение хоть на секунду быстрее, чем нужно, или хоть на секунду запоздает, то ему, чего доброго, могут нос отрубить. А у соседа, не ровен час, и голова с плеч слетит. Движения блестящих мечей совершенно свободны, но пределы этих движений ограничиваются пространством меньше чем в половину квадратного метра. Мало того, каждый меч должен вращаться с той же скоростью и в том же направлении, что и мечи справа, слева, сзади и спереди. Я был поражен. Куда токиоским пляскам до этих!Когда я стал расспрашивать, мне рассказали, что даже у очень искусных мастеров не всегда легко получается такой ритм. А особенно трудно приходится тому жонглеру, который отбивает такт на барабане. И движенья ног, и работа рук, и приседания тридцати человек определяются одним только этим «боко-бон!» И что удивительнее всего – со стороны кажется, что этот молодец совершенно беззаботно и весело распевает свое «ияа!… хаяа!…», а на самом-то деле у него очень ответственная и трудная роль.