Мальчишки в бескозырках - [9]

Недели через две я уже был на ногах. Сшили мне обмундирование, и 28 марта 1942 года я принял воинскую присягу. Вначале меня определили в тыл полка, в артмастерские. Потом пришел старший батальонный комиссар Васильев и сказал, что я назначен к нему ординарцем. Так я уехал в расположение полкового штаба.

Меня определили в штабную батарею, командиром которой был лейтенант Герасименко Иван Петрович, а комиссаром старший политрук Иванов.

Лейтенант Герасименко при первой встрече сказал, что раз я ординарец комиссара полка, то должен хорошо владеть оружием. Поэтому первейшая моя задача — научиться стрелять из пистолета. Поскольку его у меня не было, то я учился стрелять из пистолета комиссара батареи.

Мы уходили в лес. Мишенью при стрельбе обычно служила курительная бумага. На фронте выдавали книжечки с такой тонкой бумагой. От книжечки отрывался листок, в него насыпался табак, и свертывалась папироска, или «самокрутка», как ее называли. Вот такой листок старший политрук прикреплял к дереву, и я в него стрелял.

Пистолет «ТТ» — штука тяжелая, А для одиннадцатилетнего мальчика и подавно. Поэтому я клал пистолет для упора на левую руку и стрелял. Поначалу меткость у меня, мягко говоря, была неважная. Потом стало получаться. Одно было плохо: курок после выстрела автоматически взводился, а так как я близко держал пистолет то несколько раз разбивал себе губу и нос. Посоветовавшись с лейтенантом Герасименко, комиссар батареи решил обучать меня стрельбе из нагана. Через некоторое время я уже стрелял без упора, держа наган в вытянутой руке.

Сам старший политрук Иванов стрелял хорошо. Как-то после очередной тренировки он достал свой пистолет и указал на высокую сосну, где сидела белка. Потом прицелился и выстрелил. Белка упала к нашим ногам. Увидев, что мне очень жалко зверька, комиссар и сам расстроился. Не знаю, но, может быть, именно с того случая у меня появилось стойкое отвращение к охоте. Впоследствии мне много раз предлагали заняться охотой и даже дарили книги на эту тему, но я всегда вспоминал убитую белку и отказывался.

На фронте мне довелось стрелять из разного оружия. И из винтовки, и из карабина. Но самое памятное — это стрельба из противотанкового ружья.

У нас в артиллерийском полку эти ружья только появились. В батареях создавались нештатные расчеты, и их обучали стрельбе. Как-то мне удалось побывать на одной такой тренировке. Солдат — первый номер расчета — стрелял пока еще плохо. И когда в очередной раз крупнокалиберная пуля вспорола песок метрах в десяти от ружья, руководитель стрельбы окончательно расстроился. И тут меня дернуло попросить старшину дать мне выстрелить из ПТРа. Старшина спросил, приходилось ли мне стрелять раньше. Не моргнув глазом ответил:

— Два раза!

Противотанковое ружье длинное, стоит на железных ножках. Его даже обслуживают два человека. Зарядил я патрон, прицелился, нажал спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел. Больше ничего не помню — сила отдачи отбросила меня метров на пять от приклада. Очнулся от отборной, но справедливой ругани старшины. Больше я никогда не пробовал стрелять из противотанковых ружей.

В конце апреля мне выдали личный наган. Я им очень гордился и при поездках с комиссаром на батареи всегда держал руку на кобуре, как бы показывая всем, что я готов немедленно открыть огонь, если Васильеву будет угрожать опасность.

Комиссар, как и все бойцы, меня любил. В редкие спокойные часы, когда Васильев оставался в штабе, я шел в землянку штабной батареи, брал баян и играл. Собирались бойцы, командиры, вполголоса пели любимые песни. И это были для меня настоящие праздники.

В поездках с комиссаром мне приходилось бывать во всех подразделениях полка. Особенно я любил поездки в артдивизионы, на огневые позиции батарей. Там кипело настоящее боевое дело, да и отца лишний разок удавалось повидать, видел-то я его довольно редко.

Однажды ранним утром, когда комиссар и я приехали в батарею, где служил отец, поступил приказ открыть огонь по скоплению белофиннов. Все четыре орудия батареи немедленно были изготовлены к бою. Старший батальонный комиссар Васильев разрешил мне находиться у орудия, где наводчиком, или, как правильно называть, первым номером расчета, был мой отец.

— А ну, династия Ивановых, угостите-ка фашистов огоньком! — улыбнулся комиссар.

А надо сказать, что огонек наш был горячий. Калибр гаубицы — сто пятьдесят два миллиметра. Это не шутка.

Раздался слегка взволнованный голос старшего батареи:

— НЗО-«Т», взрыватель осколочный, заряд четвертый…

Непосвященному человеку эти команды мало что говорят. Для артиллеристов же информация была полной. В данном случае команда означала, что орудия батареи будут вести неподвижный заградительный огонь по заранее пристрелянному рубежу, названному условно «Т»; взрыватель осколочный заставлял снаряд разлетаться при взрыве на множество осколков. От номера заряда зависит дальность стрельбы.

По команде расчет быстро зарядил орудие и был готов к открытию огня. Я взялся за спусковой шнур и стал ждать. Наконец командир огневого взвода крикнул:

— Первое!

И тут же командир нашего орудия гаркнул во всю грудь: