Мальчишки в бескозырках - [43]

Казаков был нашим бессменным воспитателем до окончания училища, до того дня, когда мы уже с курсантскими погонами на плечах обнимали его и целовали, прощаясь. Николай Алексеевич к этому времени был уже капитан, обзавелся семьей. Но, пробыв с нами шесть лет, вырастив из двенадцатилетних мальчуганов юношей, начать все сначала не смог. И ушел из училища на другую должность. К сожалению, Николая Алексеевича уже нет в живых.

Конечно, в каждой роте, в каждом классе были свои Казаковы. Большим уважением пользовались в училище такие офицеры, как В. Туркин, Г. Карпеченко, Г. Щепетьев. В нашей роте, но в другом классе бессменным воспитателем был Иван Гаврилович Гаврилов. Веселый остроумный человек, которого все любили. Служили в училище и другие хорошие офицеры. Но все-таки для нашего класса лучше Казакова не было.

Такой же добрый след в наших душах оставил и начальник училища. Я не помню ни одного случая, чтобы капитан первого ранга Николай Георгиевич Изачик на кого-то повысил голос. Это была сама справедливость. Всегда в гуще ребят находился начальник политотдела Морозов. Веселый, доступный, Петр Степанович всю войну провел на кораблях Северного флота.

Мне довелось на собственном опыте убедиться в мудрой человечности моих старших начальников. В одно из увольнений я очень спешил в Дом культуры на улицу Герцена, где в то время работала мама. Спешил из-за того, что боялся опоздать на концерт Утесова. Трамвай полз через Кировский мост. Чтобы выиграть время, я спрыгнул на ходу, так как дальше вагон заворачивал к Летнему саду, а мне нужно было делать пересадку на трамвай, идущий вправо, на улицу Халтурина. Пустился я бегом, а навстречу милиционер.

— Почему нарушаете, товарищ матрос? Прыгаете на ходу с трамвая?

Я стал объяснять, что спешу «на Утесова», опаздываю. На милиционера это не произвело никакого впечатления.

— Предъявите увольнительную.

Тут я завелся:

— Не предъявлю, не имеете права!

— Имею, предъявите!

Дальше — больше. Возник конфликт. Милиционер предложил мне пойти в отделение. Я, естественно, отказался.

Как всегда в таких случаях, вокруг собралась толпа. Мне сочувствуют. Тогда постовой стал дуть в свисток, и на его трели подошел милицейский патруль во главе с младшим лейтенантом. Начальник патруля сказал, что, если я не пойду в отделение сам, меня туда доставят силой. Сошлись на компромиссе: в отделение я не пойду, если предъявлю увольнительную записку. Предъявил. Патруль ушел, а милиционер подробно выписал все мои данные. Никакие извинения его не трогали.

На концерт опоздал, да и настроение уже было испорчено. Конечно, я был виноват. И скажи я об этом сразу милиционеру, конфликта не было бы. Но взыграла во мне гордыня: «Как же, я — моряк, фронтовик, и вдруг — милиционер!» Мое самолюбие обошлось мне дорого, и я был проучен на всю жизнь.

Прибыв из увольнения, я никому о происшествии не доложил. Ведь через два дня начинались зимние каникулы. Я благополучно уехал домой, и вот через несколько дней к нам в дверь стучится Гриша Михайлов и говорит, что меня срочно вызывают в училище. Что случилось? Мать заохала. У меня же закололо сердце — догадался, откуда такая срочность. Приехал в училище, доложил офицеру-воспитателю о прибытии.

— Ты что там натворил? — спросил Казаков.

— Да ничего, товарищ лейтенант.

— Как это ничего?! Пришла бумага, что ты избил двух милиционеров и был доставлен связанным в милицию.

Я обомлел.

— Не было этого, товарищ лейтенант!!!

И я подробно рассказал, как было дело.

— Ладно, — сказал Казаков, — за то, что вовремя не доложил, будешь вместо оставшихся дней отдыха снег чистить. А там разберемся…

В первый же день занятий во время урока в класс вошел рассыльный и громко объявил, что меня вызывает к себе начальник училища. В наступившей тишине я медленно встал из-за парты и, попросив у преподавателя разрешения выйти из класса, направился в кабинет начальника училища. Не чуя под собой ног, вошел в кабинет. Кроме Изачика там был и начальник политотдела капитан второго ранга Морозов. Доложил о своем прибытии. Стою.

Первым нарушил тишину Изачик.

— Ты действительно Иванов Виктор Петрович? — спросил он удивленно.

— Так точно, — отвечаю.

— Что-то не верится мне, — говорит начальник училища. — А ты понимаешь что-нибудь? — спрашивает он Морозова.

Тот засмеялся и говорит:

— Пожалуй, Николай Георгиевич, я кое-что начинаю понимать.

Я стоял навытяжку. Голова от напряжения у меня слегка кружилась. Наконец начальник училища сказал:

— Ну, доложи, что у тебя там вышло с милицией?

Я коротко, без утайки поведал, как было дело.

— Ну, а теперь послушай, какие пришли в училище документы, — сказал Изачик.

Я с ужасом выслушал прочитанные Николаем Георгиевичем бумаги. Там был рапорт милиционера, рапорт начальника патруля, рапорт дежурного по отделению милиции и, наконец, письмо из городского управления милиции. Тяжесть моих прегрешений из документа в документ все возрастала. В последнем письме товарищи из милиции уже забыли, что я мальчик, нахимовец. Я превратился в матроса, который оказал сопротивление милицейскому патрулю, причем двоих избил. В письме требовали отдать меня под суд и о принятых мерах сообщить на Дворцовую площадь.