Мальчишки в бескозырках - [41]

Вселившийся в нас чертик снова взбрыкнул. Мы грохнули от смеха. Что нам говорил Татаринов, мы плохо понимали. Визит генерала кончился для многих из нас, в том числе и для меня, плачевно: за недисциплинированность мы отсидели сутки в карцере. Карцер размещался в полуподвальном помещении одного из подъездов училища. Часовой это помещение не охранял, дверь просто закрывали на ключ. От ареста у меня остались самые лучшие воспоминания. Во-первых, мы чувствовали себя героями, во-вторых, преданные друзья, стараясь смягчить наше заключение, принесли вечером котлеты и пирожки. Еду передавали в форточку, и мы до самой ночи наслаждались трапезой.

Конечно, карцер есть карцер. И как бы мы ни хорохорились, а это взыскание суровое. И на очередном комсомольском собрании нам пришлось держать ответ за свое поведение.

Генерал-майор Татаринов был суров, но справедлив. И требовательность проявлял не только к нам, воспитанникам, но и к офицерам. Однажды перед генеральной репетицией парада на Дворцовой площади, нам в третью роту вместо заболевшего Казакова прислали старшего лейтенанта интендантской службы. Училище выстроили перед зданием, чтобы следовать на площадь. Форму одежды проверял генерал Татаринов. Дойдя до старшего лейтенанта, он спросил его, откуда он и почему в парадном строю. Офицер доложил.

— А почему у вас неуставные баки? — спросил генерал.

Старший лейтенант попытался объяснить.

Генерал перебил его.

— Даю вам пять минут на то, чтобы встать в строй побритым!

Старший лейтенант хотел что-то возразить, но генерал вынул из кармашка золотые карманные часы-луковицу и спокойно заметил:

— Время уже пошло, товарищ старший лейтенант. Выполняйте приказание.

Наш горе-взводный побежал в здание. Уж как он выходил из положения, не знаю, но через пять минут, с порезами на щеках, доложил Татаринову о выполнении приказания и встал в строй. Татаринов был олицетворением аккуратности и порядка и требовал того же от других.

Наступил долгожданный день, когда нам разрешили увольнение в город. Воспитанникам-ленинградцам было разрешено ночевать дома, а иногородние должны были вернуться до отбоя. Однако перед выходным днем нам объявили: чтобы уволиться с ночевкой, нужна роспись родителей или родственников в специальной книге. Тем, у кого были домашние телефоны, все было просто: позвонили домой, и родители приехали, А каково тем, у кого телефона нет? Да и не все родственники могли приехать. Моя мама, например, вечером была занята на работе в Доме культуры работников связи. Мы приуныли. Выручил офицер-воспитатель Казаков: он разрешил родителям, приехавшим в училище за сыновьями, расписаться за тех, кого они знали и за кого ручались. За меня расписалась мама Феликса Иванова. В дальнейшем так и делали. Чья-нибудь мать по просьбе тех или иных родственников расписывалась в книге. Этот неудобный порядок со временем был упразднен, и ленинградцы увольнялись с ночевкой просто по записке. Иное дело — каникулы. У нас ведь были и круглые сироты, которым некуда было ехать. Всех их разбирали по домам друзья. Так, у меня на каникулах всегда отдыхал Гриша Михайлов.

И вот, наглаженные и надраенные, мы впервые шагали по улицам города. Все бы хорошо, да только не было у нас погон. Погоны нам еще не выдали. Поэтому, когда мы отдавали честь офицерам, многие из них посматривали с недоумением — дескать, кто такие? Правда, на шапках у нас алели звездочки, и это в какой-то степени определяло нашу принадлежность к Вооруженным Силам. В один из зимних январских дней в торжественной обстановке нам вручили перед строем заветные погоны. Это были небольшие, узкие, черные полоски, обрамленные белым кантом, на которых желтой краской была нанесена затейливая литера «Н» — нахимовец. Со временем форма букв стала печатной, и их уже не наносили краской, а вышивали шелковыми нитками.

После войны в стране многие носили погоны: и железнодорожники, и речники, и летчики, и даже шахтеры. Первое время это сбивало с толку. Идет, допустим, речник. Фуражка у него, как у адмирала, на плечах золотые погоны. Завидя такого начальника, невольно соберешься, «дашь ножку», лихо откозыряешь, а потом поравняешься и видишь, что это не военно-морской офицер, а речник. Штатский человек. Неловко и ему, и тебе.

Каждый из нас старательно пришил новые погоны к шинели и бушлату, а квадратные погончики — к суконке и фланелевке. Вскоре в училище произошло еще одно важное событие. К нам прибыл начальник военно-морских учебных заведений вице-адмирал Степанов.

Училище построили в актовом зале. В торжественной тишине слышен был лишь малиновый перезвон многочисленных наград на тужурке вице-адмирала. Начальник ВМУЗов зачитал приказ наркома Военно-Морского Флота Кузнецова с объявлением Указа Президиума Верховного Совета СССР о вручении училищу знамени. Знамя принял капитан первого ранга Изачик. Он передал его знаменной группе: знаменосцу старшине первой статьи Федоренко и двум ассистентам — нахимовцам первой роты. Грянул гимн Советского Союза, и многократное «Ура!» прокатилось под сводами зала. Затем все роты прошли мимо знамени торжественным маршем.