Мальчишки - [3]

— Вот тебе за «барчука»! А теперь ты ударь! Ударь! — напрашивался Валерка и, выпятив грудь, почти касался Женьки. Чириков стоял с поднятыми руками и, казалось, кроме собаки, никого не видел. Он пытался сделать шаг назад, но овчарка снова показала клыки и грозно залаяла. А Валерка всё улыбался и улыбался.

— Ну, ну, ударь! — продолжал настаивать Валерка.

Женька молчал. Его смуглое лицо побелело, руки, поднятые вверх, дрожали.

— Со всеми будет так, — процедил сквозь зубы Валерка и, крикнув Рекса, ушёл.

Чёрная спина овчарки долго ещё стояла перед моими глазами. На снегу остались следы от её больших лап — четыре вмятины с острыми когтями.

Наконец я робко подошёл к Женьке. Не знаю, слышал он мои шаги или нет, потому что всё ещё стоял молча, с поднятыми руками.

— Жень… Жень, — виновато начал я.

Мой друг молчал по-прежнему. Тогда я поднял портфель, отряхнул от снега и протянул Женьке.

Чириков, не сказав ни слова, взял портфель, оглядел меня с ног до головы, точно увидев впервые, и, убыстряя шаг, побежал.

В этот день я так и не мог сесть за уроки. Вычистив стойло, дал сена овцам, корове, привёз на санках две бочки воды, наколол и натаскал дров. Потом спустил с цепи Дамку и стал науськивать её на прохожих словом «фас». Но Дамка виляла хвостом или садилась передо мной на задние лапы и удивлённо смотрела на меня своими жёлтыми глазами. Я произносил слово «фас» и громко, и грозно, и ласково, и шёпотом. А Дамка только подёргивала острыми ушами и пыталась понять, что от неё хочет глупый хозяин.

На следующий день Чириков встретил меня у раздевалки школы. Он отозвал меня в сторону и сказал:

— Смотри, никому ни слова о вчерашнем.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился я.

— Я так…

— Дома ничего не сказал? — спросил я, вглядываясь в лицо друга.

Он очень изменился за ночь. Как? Я, пожалуй, не мог объяснить. Вот голос у Женьки стал сиплым, это я точно уловил, — будто у него першило в горле.

— Стыдно было говорить, — медленно сказал Женька.

Валерка зашёл в класс как всегда минут за семь до начала урока. Он был такой же выутюженный, как вчера: блестели хромовые сапожки, гимнастёрка была разглажена под ремнём спереди и собрана в гармошку сзади, волнистые волосы уложены, красивые глаза смотрели беспокойно. Как всегда к нему со всякими пустяками стали обращаться девочки. Валерка отвечал суетливо. Он почему-то ёрзал на скамейке, точно она была раскалённая. В нашу сторону не смотрел. Когда зазвенел звонок, он, наконец, уселся удобно, уверившись, что никто ничего не знает.

…Приближался ноябрьский праздник. Всем классом мы пошли в тайгу за еловыми ветками для украшения школы. Желая наломать веток получше, я и Женька углубились в тайгу и не заметили, как за нами увязался Валерка. Он шёл в метрах десяти от нас.

За ним, смеясь и крича, утопая в снегу, торопились девочки. Никто не подозревал, что мы с Женькой решили почти одновременно заманить Приходько в глубь тайги и там посчитаться с ним за всё.

Не оглядываясь, мы, как зайцы петляя между деревьев, побежали к оврагу, где, нахохлившись, стояли разлапистые ели.

Наконец, едва переводя дух, мы остановились. Наши взгляды встретились. И Приходько понял свою ошибку, которую исправить было уже нельзя…

Мы подошли к перепуганному Валерке. Долго-долго стояли молча. Должно быть, не знали, что делать с нашим врагом? Когда бежали, вроде всё было ясно — заманить и поколотить как следует.

Красивые глаза Валерки бегали испуганно, как льдышки на сковородке. Они прилипали то ко мне, то к Женьке. Приходько ожидал удара, надеялся, что его начнут бить. А мы стояли, сжавшись от какой-то стыдливой боли. Вдруг Валеркины губы затряслись, и он завопил:

— Ну, бейте, бейте! Рады? Заманили?

Потом он заплакал и стал подступать то ко мне, то к Женьке, размахивая руками.

Потом закуксился, широко раскрыл глаза, залитые слезами, точно увидел что-то спасительное, и по его лицу побежала судорога. Валерка, захлебываясь, торопливо проглотил слёзы и вдруг сказал:

— Ха-а, Тайшет ваш, конечно, будет не меньше Москвы-ы…

Стало тихо-тихо. Мы слышали наше прерывистое дыхание и даже как будто дыхание тайги. Валерка смотрел на нас с ещё большим страхом.

— Ты не только подлец, а ещё и трус поганый! — наконец выдавил Женька. — Нужен ты нам!

— Да, заманили, заманили… — теперь уже монотонно ревел Валерка, стоя на месте.

— Ты, Приходько, гад и бурундук! — добавил я. Почему я назвал его бурундуком, симпатичным таёжным зверьком — не знаю.

— Пошли, — сказал мне Женька, измерив ещё раз презрительным взглядом жалкую фигуру Приходько. — А то замёрзнем.

Мы, усталые, шли молча, как в тот раз. Только друг мой теперь шагал твёрдо, и казалось, будь у него крылья, он полетел бы. У меня на душе было так же хорошо и светло, и я почувствовал себя необыкновенно сильным и смелым.

Валерка, шмыгая носом, время от времени поскуливал, как побитый щенок, и тащился за нами.

Не знаю, пошёл впрок этот случай или что-то другое, но больше Валерка Приходько не приезжал в школу на рысаке, и как-то само собой даже в школе стали относиться к нему как ко всем.

С тех пор прошло немало лет. Наш Тайшет стал очень красивым городом. По улицам, где раньше стояли пни, похожие на тумбы, и паслись козы и телята, мчатся яркие автобусы, носятся такси с оранжевым верхом.