Мальчишки, мальчишки... - [11]

— Э-эй, Сано!

— Здесь, здесь я, Вань! Иди-ко быстрей.

Они зашептались за оградой. Ерашков обсказывал все так толково, что Ваня аж подивился вслух его наблюдательности и сообразительности.

— Да ты, глянь, совсем бедовый, Санко! Тебе бы самый след разведчиком быть.

Тот гордо, солидно выпрямился, вздернул подбородок и вытащил из рукава латаной-перелатаной, расползающейся шубейки сложенную бумагу.

— Карандашиком, Вань, начеркал, как да чего. И где пушки стоят, и как окопы нарыты. И где пулеметы по избам. Сколь офицеров у Ромкиных, у кого сколь солдат на постое. Лошади, да что да…

Ваня сунул бумагу себе в шапку, крепко пожал другу руку:

— Спасибо, Сано, побегу я. Мамке с тятькой надо показаться. А ты у меня будешь распрекрасный большевицкий боец!

Сторожась, прижимаясь к домам, Ваня поспешил к своей избе. Зашел сбоку, отыскал чистое место в покрытом морозным рисунком стекле, глянул внутрь. Отец сидел на лавке, возил куском вара по скрученным суровым ниткам — собирался, видно, чинить валенок. На кованом сундуке, под лоскутным одеялком, спала сестра Анька. Братья Гришка и Петька со страшным ревом молотили друг друга на полу. «Ужо я вас!» — топала на них мать и замахивалась. Братья — ноль внимания. Младший, Васька, сидел в зыбке и сосал кулачок. От радости, что видит опять всех, у Вани слезы защипали глаза, и он сипло закашлял, удерживая плач. Стало жарко в носу, в висках; непослушной рукой он застучал в замерзшее окошко.

— Кто там? — мать метнулась к стеколку.

Ваня махнул ей рукой и побежал на крыльцо.

— Ой! Ты ли, Ванюшка? — вскрикнула Фекла.

— Я, мамка, я! — забормотал он.

Фекла снова ойкнула и тоже заплакала. Так они стояли, обнявшись, пока не вышел отец и не спросил:

— Кого бог принес, мать? — И потом так же растерянно стоял рядом, не зная, как вести себя с внезапно объявившимся сыном. Только губы прыгали.

— Вот так дело! Вот так Ваньтё — тормози лаптем? Ты откуль, Ванюш?

— Да оттуль! От красных. Солдат-то где ваш? Сказывали, солдат у нас в избе стоит, а я его в окне не видел.

— Лешак его знат, — сказала мать. — Он не каждый раз ночует у нас. А утром толковал — отправляют-де его куда-то, до завтрашнего дня. Пойдем скорее в избу, сынушко!

— Нет, мамка. В избу я не пойду. Мало ли… ребята увидят, разболтают, — самим же плохо будет. В Бородино-то мне уж поздно теперь бежать, ты вынеси хлебца, да сала, да картошки, я в конюшне с Игреней заночую.

— Замерз ведь, иди хоть погрейся.

— Нет, нельзя. Вы за меня не беспокойтесь, мы, красные бойцы, ко всему привычны. Нас не замай! Как-нибудь уж… хлебушка только принесите.

— Ты надолго ли сюда, Ванюш? — робко спросил отец.

— Я, тять, рано поутру убегу. А там — ждите красные войска с победой, скоро прогоним к лешакам ваших сатрапов.

— Но-но… А кто это такие, сатрапы?

— Да колчаки, кто!

— Но-но…

У Игрени в конюшне было, конечно, уже не так холодно, как на улице, но и не больно тепло. Наевшись и напившись молока, Ваня отогрелся и задремал, однако к утру холод пробрал его окончательно, он то быстро ходил из угла в угол конюшни, то грел руки на теплой лошадиной шее, то садился на кобылу и прижимал ноги к ее теплым бокам.

11

Утром стукнула, заглянула мать:

— Ой, Ванюш, да ты ведь весь замерз! Идем-ко в избу хоть ненадолго, там самовар кипит, я тебе и сахарку к чаю дам, у меня есть маленько за божничкой. Пойдем, пойдем, родимой.

Ваня колебался минуту, но соблазна преодолеть не мог; притом — как побежишь до Бородино к тетке Агахе такой стылый? Упадешь, замерзнешь по дороге — только и видел тебя тогда товарищ Тиняков! И он пошел в избу.

Сел на лавку возле стола в горнице, поглядел на спящих в разных углах избы братьев и сестру. О горячую кружку с чаем согрел пальцы. Скинув зипунчик, стал есть картошку с конопляным маслом. Вкусно! Ел и ел, настукивая ложкой по миске. Мать, посидев напротив, снова затопталась возле печки, готовя еду для семейства: так, занятые своим делом каждый, они прослушали, как стукнуло на крыльце, кто-то пробежал по сенкам и толкнул дверь избы.

— Охти, охти! — успела только рыднуть Фекла. — Ходила за водой, не закрыла дом-от я, тетеря! Прячься, Ванюшка!

Сын вскочил, опрокинув лавку, растерялся на мгновение и увидел: в избу с клубами пара вкатилась толстая Офониха.

— Ойе! — вскричала она. Аж присела — так удивилась. — У тебя тут, Феклуха, гостенек дорогой. А я за скалкой забежала: моя-то пропала, никак не могла найти — или Яшка куда задевал, или Ромкины угланы опять украли. Беда с ними! Ну, Ванюшка, какой ты стал баскоо-ой. Вот она, военная-то служба. Да ведь все, поди-ко, у красных состоишь? При том самом комиссаре. Ага, Вань?

— Не болтай! — угрюмо сказала Фекла. — Не видишь — домой сынок пришел, тятьку с мамкой проведать. И ни у кого он не служит теперя. Ну-ко скажи ей, сынушко!

Ваня промолчал, исподлобья сверкнул глазами на Офониху. Ведь экая пустая баба, а уж злющая и хитрая — такой поискать. Он еще не мог забыть обиду, нанесенную ему в борисовском доме, когда заезжал туда попросить водицы раненому товарищу Тинякову.

Уже не обращая внимания на Карасевых, Офониха вдруг рванулась обратно в дверь.

— Скалку возьми! — крикнула ей вдогонку Фекла.