Мальчишки из Васильков - [11]

— Принесли газету? — спросил меня Саня.

— Нет, — ответил я. — Просто так зашел...

Саня внимательно посмотрел на меня:

— Вы ведь чтец?

— Великий чтец, — сказал Лука.

— Сиди смирно, — нахмурился Саня и снова обратился ко мне: — Я не бываю в клубе. Зимой на моей коляске передвигаться неудобно, а на Снежке в клуб не въедешь. Летом как-нибудь... А Лука говорит, что вы отлично читаете.

— Великолепно, — снова заявил Лука.

— Сиди смирно, — поморщился Саня. — Не даешь слова сказать.

— Пардон, — склонил голову Лука. — Но считаю своим долгом. Пардон, — он окунул разломанную пополам баранку в мед, поднес ко рту и замолчал.

— Я хотел вас попросить прочесть что-нибудь. Какой-нибудь монолог, — сказал Саня. — Если можно.

— Можно, — ответил я. — Правда, я давно не читал, забыл, наверное, кое-что...

— Мы не догадаемся, если вы что-то и пропустите, — осклабился Лука.

То ли от волнения, то ли от выпитого чаю на лбу моем выступила испарина. Я волновался не потому, что мне предстояло читать перед Саней, его родителями и Лукой, а совсем по другой причине. Я действительно давно не испытывал себя серьезным чтением — мой клубный конферанс не стоило брать в расчет — и невольно прислушался к своему горлу. Мне показалось, что в нем возникло легкое жжение, которое всегда предшествовало хрипоте, и был момент, когда я пожалел, что согласился читать. Не хватало только потерять голос теперь, подумал я, и возбудить сочувствие в Сане.

Иван Иванович выключил телевизор. Я встал из-за стола, прошелся по комнате — это была не та комната, где висели Санины картины, — остановился у окна. Я смотрел в темноту за окном и воображал, что это и есть та самая пустота, в которой мы исчезаем, обращаясь к ней с вечным вопросом: быть или не быть? Я никогда не играл Гамлета на сцене и, наверное, никогда не сыграю. Так что моя зависть к Смоктуновскому не угаснет до самой смерти. И до самой смерти я не перестану любить его и думать о нем: «Вот подлинный артист, он сыграл Гамлета».

Едва я закончил читать монолог, Лука захлопал в ладоши.

Саня молчал, опустив голову. И только когда я снова подсел к столу, положил свою руку на мою и тихо спросил.

— Страшно было смотреть в темноту?

Я кивнул головой.

— А мне показалось, что вы видите там звезду.

— Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Саня и улыбнулся.

Я так и не понял, похвалил он мое чтение или нет.

— Надо бы сена дать Снежку, — вздохнув, сказала Санина мать.

Иван Иванович встал из-за стола и вышел. Варвара Семеновна последовала за ним.

— Вы видели уже Снежка? — спросил меня Лука.

— Видел. Очень понравился.

— Сначала мы хотели купить мотоколяску, — сказал Лука. — Я был в то время преподавателем физкультуры в школе... А потом передумали. Саня не любит технику.

— Это не так, — возразил Саня. — В мотоколяске удобно передвигаться только по дорогам. А конь везет по степи, по камням, по берегу. Много ли увидишь из мотоколяски? К тому же Снежок — живой. С живым существом можно дружить, живые понимают друг друга, за любовь платят любовью и состраданием. Разве не так?

— Можно еще разок взглянуть на картины? — спросил я.

— Конечно, — ответил Саня.

Лука перенес Саню в мастерскую, включил свет. Я долго стоял перед той картиной, где табун быстрых лошадей уносился в золотой закат. «Куда же вы?» — обращался я к ним с безмолвным вопросом.

***

Лука проводил меня до самого дома. Прощаясь, сказал:

— На той неделе мы с Зиной распишемся. Придете на свадьбу?

— Приду. Это очень хорошо.

Лука вопросительно вскинул глаза.

— У тебя будет красивая и умная жена, — ответил я. — Вот это и хорошо. К тому же мне не придется больше просить уборщицу каждую неделю забеливать стены клуба...

— Дознались? — расхохотался Лука.

— Дознался. А теперь скажи, зачем ты это делал?

— А черт его знает, — ответил Лука. — Может быть, желал Соне и ее Шуру крепкой любви. У них, говорят, тоже скоро свадебный пир... А у вас? Ольга Николаевна что-то зачастила в наш клуб, а?

6

В доме было темно. Я снял ботинки на веранде и, не включая свет, прошел в свою комнату. Печной щит дышал теплом. Я разделся и сел, прижавшись к нему боком и щекой. Разогретый кирпич тихонько посвистывал и пощелкивал. Пахло горячей известью и глиной — точь-в-точь как на лежанке, где я проспал все зимы далекого детства.

Хлопнула наружная дверь. Я подумал, что оставил ее открытой, и вышел запереть. На веранде нос к носу столкнулся с Серым. Подрыгав ногами, он сбросил с ног материны резиновые сапоги и сказал:

— Холодина. Мороз дает. А вы еще не спите?

— Нет, — ответил я, поворачивая в двери ключ.

— А будете спать?

— Конечно.

— Можно я посплю с вами?

— Можно, — ответил я.

Серый обрадовался и шмыгнул в комнату. Когда я вернулся, он лежал уже в постели у стены, натянув до глаз одеяло.

— Завтра воскресенье, — сказал Серый.

— Ну?

— Начнем строить станок?

— Пожалуй, начнем, — сказал я.

— Правильно, — похвалил меня Серый. — А то уже сколько раз откладывали...

***

Через несколько дней моя комната стала походить на столярную мастерскую. Все свободные от репетиции вечера мы пилили, строгали, вколачивали гвозди, сверлили. И наконец увидели, что старались не зря: получился вполне приличный станок. Мы даже покрасили его раствором марганцовки, так что он стал коричневым.