Мальчишки из Нахаловки - [49]

— Максим? — воскликнул Василий Васильевич, увидев сына. — Ты как сюда попал?

Максим начал сбивчиво рассказывать.

— Постой, постой, а как ты попал к доктору Воронину?

— Меня в станице ранили, из ружья.

— Час от часу не легче. Ну хорошо, это потом. Насчет ареста верно говоришь?

— Верно, пап, Жорж сказал, что знает, как вас накрыть всех вместе.

— Гм, ну что ж, товарищи, перенесем наше заседание в каменоломню. Через час соберемся там. И ты, Максим, пойдешь с нами. Там и ночуешь. Дома тебе сегодня ночевать не след.

Когда Максим и отец вышли в степь и остались наедине, Максим продолжил свой рассказ:

— Ты знаешь, пап, Жорж сказал, что среди вас они имеют своего человека.

— Кто такой, он случайно не сказал?

— Нет, сказал только, что он с гусаковского завода.

— С гусаковского? Так у нас оттуда только Лубочкин.

— Папа! — остановился Максим. — Так ведь это он и есть!

— Почему ты так решил?

— А вот почему. В прошлом году он меня расспрашивал, не видал ли я дома такие железные палочки с буковками на концах. Я сказал, не видал. Потом он показал «Зарю», которую Вася печатал на острове, и говорит: «Ты, Максим, везде бываешь, собери мне десяток таких листков». А зачем ему?

— Да, об этом надо подумать.

Всю ночь юнкера рыскали по Нахаловке. Были у Гориных, у Абдула Валеевича, обошли чуть не все дома и к утру ни с чем ушли.

«Смерть Дутову!»

В сентябре Максима, Газиса и Володьку приняли в главные железнодорожные мастерские. Максим стал учеником слесаря в паровозосборочном цехе, Газис попал в вагонный цех учеником столяра-краснодеревщика, Володька пошел в электрический цех.

Но не долго им пришлось работать.

Как-то утром, семья Гориных только еще собиралась завтракать, в землянку ворвался запыхавшийся от быстрой ходьбы, возбужденный Никита Григорьевич.

— Революция! — с порога закричал он. — Наша, пролетарская революция!

— Что случилось? — вскочил ему навстречу Василий Васильевич.

— Да вот, слушай, Кобозев со знакомым проводником прислал письмо. В Петрограде рабочие, солдаты и матросы свергли Временное буржуазное правительство, создано наше, рабоче-крестьянское правительство. Приняты декреты о мире, о земле. Войне конец, землю — крестьянам.

— Ну-ка, ну-ка дай почитать.

На революцию в Петрограде атаман Дутов ответил тем, что 27 октября известил население Оренбурга об организации «войскового казачьего правительства» и объявил город на военном положении.

Дутов спешил. Решительными мерами он пытался предотвратить установление Советской власти в Оренбурге. Для таких действий у него была довольно основательная опора: более 7000 надежных казаков, юнкеров и офицеров. Этому войску местная буржуазий предоставила крупные денежные суммы, продовольствие, обмундирование.

«Выборный» орган — городская дума безропотно согласился с дутовской диктатурой. Да и могло ли быть иначе, если в ней заседали такие люди, как Гусаков, Воронин и им подобные.

Только Совет рабочих и солдатских депутатов мог бы противопоставить военной силе Дутова силу рабочей организации. Но Дутов опередил: он арестовал восьмерых большевистских руководителей. В ответ на это рабочие главных железнодорожных мастерских забастовали. Их поддержали и другие предприятия.

14 ноября собрался Военно-Революционный комитет под председательством талантливого организатора большевиков Цвилинга и издал приказ по оренбургскому гарнизону, в котором говорилось, что по постановлению общих собраний Совета рабочих и солдатских депутатов, полковых, ротных и командных комитетов, образован Военно-Революционный комитет и что этому комитету передается вся власть в городе и гарнизоне.

Однако нашелся предатель, донес о заседании комитета, и 28 членов его были арестованы.

* * *

Еще было темно, когда Любовь Ивановна разбудила Максима.

— Сбегай, — сказала она, — к Никите Григорьевичу, может, он знает, почему отец ночевать не пришел.

По ее лицу Максим понял, что она не спала, всю ночь ждала отца.

— Чего ты, мам, беспокоишься? Первый, раз, что ли, папа не ночует?

— Сердце у меня не спокойно. Сбегай, сынок.

Максим проворно оделся и, подгоняемый предутренним морозцем, побежал к Немову. Обычно в такие часы уже все просыпались: хлопали двери, скрипел ворот у колодца, слышались голоса. Сейчас бастующая Нахаловка забылась в сне, будто «добирала» за все годы недосыпания. И в этом сне чудилась тревожная настороженность. Максиму даже было немного жутко от своих громко раздающихся по подмерзшей земле шагов.

Максима удивило утомленное и озабоченное лицо Никиты Григорьевича. Видно, он не спал ночь.

— Ага, ты кстати пришел, а я хотел к вам идти. Садись. Дела, брат, серьезные. Нынче ночью твоего отца арестовали.

— Как? — вырвалось у Максима.

— Весь наш Военно-Революционный комитет арестован. Я случайно уцелел, дома не застали. Да и сейчас соберу кое-какие вещи и уйду. У одного знакомого поселюсь пока.

Никита Григорьевич будто сам с собой продолжал разговаривать:

— Дождались, доспорились с господами меньшевиками. Сколько раз говорил нам товарищ Цвилинг: «Вооружайтесь». А мы все спорили: как да что.

Максиму захотелось скорее домой, вместе с матерью переживать горе. И, будто поняв его настроение, Немов заговорил по-другому: