Мальчики - [24]

Свадьба проходила по всем невыносимым деревенским обычаям, с куклой, мишкой, лентами на капоте, выкупами и прочими дикостями, воспринимаемыми Жариком с полнейшим пренебрежением. На обратном пути старухи перетянули деревенскую улицу веревкой и перегородили нам путь. Жарик со своей обычной ухмылкой сказал шоферу:

– Дави их.

Было, как всегда, не совсем понятно, насколько эта шутка отличается от правды.

Роль дрУжки, к счастью, досталась не мне, а какому-то специалисту по народным обрядам. Он провозглашал стихотворные тосты, зачитывал типовые телеграммы, объявлял "горько" и начинал отсчет времени при поцелуях. Словом, соблюдал ритуал до тех пор, пока все не стали орать одновременно.

К тому времени и я достаточно дозрел до тоста. Я сказал примерно следующее.

– Недавно я был в служебной командировке в Нью-Йорке, где корреспондент газеты "Нью-Йорк Таймс" спросил меня, какой тип семьи я предпочитаю: советский или американский. Я ответил: только советский. Итак, я предлагаю стоя выпить за советскую семью.

Городские друзья восприняли мой тост с восторгом, остальные ничего не поняли, а во время перекура ко мне подошел некто в галстуке, похожий на второго секретаря, и спросил, за что я так ненавижу советскую власть, которая мне дала все.

– А что она мне дала? – просил я.

До драки не дошло.

Сидели на досках бочком, таким образом, что до стола можно было дотянуться только одной рукой. Я приглядывался к двоюродной сестре

Жарика, которая казалась мне все более привлекательной. В сени зашел хор местных старух, исполнивший какую-то свадебную песню на три голоса за стакан самогона, ибо водка кончалась. Этот допотопный фольклор, совершенно невероятный в одной версте от центра большого промышленного города, вызвал у молодежи насмешки. "Русская народная"

– что могло быть более достойно презрения. Пение старух проняло меня почти до слез.

Гости разделились по возрастному принципу. Взрослые плясали в сенях под гармошку и поочередно вопили частушки, не столько смешные, сколько отвратительные:

На окне стоят цветочки голубой да аленький,

Ни за что не променяю и т. д. на маленький.

А молодежь вихлялась во дворе под магнитофон. У Жарика было все, что необходимо для вдохновения, включая "Child in Time". Пить продолжали в естественной обстановке на улице, и стало веселее.

Спуск в деревню напоминал нисхождение в ад: бугристая тропинка петляла все ниже и ниже, до железной дороги, потом продолжалась до рва, ещё через одни рельсы и длинный шаткий мост над маслянистым илистым Стиксом, столь выразительно описанным в сочинении Жарика. За дачным участком, огороженным колючей проволокой, открывалось просторное поле и доносился брех деревенских собак. Пройти этот путь обратно, по гололеду, впотьмах, было ненамного проще, чем выбраться из могилы.

Цепляясь друг за друга, шатаясь и падая, вы карабкались вверх и орали "Child in Time" – одну из главных песен нашего репертуара. Как и песня "Хоп-хей-гоп", она имела одно огромное достоинство: после короткого зачина на английском языке можно было просто вопить сколько угодно во всю дурь. Только в случае "Child in Time" вопли эти были не радостные, а тоскливые, как волчий вой на луну.

Будучи записным знатоком английского языка, я заводил известную мне часть песни:

Sweet child in time, you'll see the line

The line that's drawn between the good and the bad

See the blind man, he's shooting at the world

The bullets flying, they're taking toll

If you've been bad, Lord, I bet you have

And you've not been hit by flying lead

You'd better close your eyes

You'd better bow your head

Wait for the ricochet

Oh oh oh

Ah ah ah

Дальше я не помнил, да этого я не требовалось. Мои знания и так были уникальны с точки зрения друзей, и я мог к их восторгу повторять одни и те же слова сколько угодно раз. А потом мы начинали вместе орать: "Ууууу! Ууууу!" О, как мы орали! Конечно, никто из нас не мог взять такой высокой ноты, как Иен Гиллан, но громкостью мы ему точно не уступали. Не хочу показаться нескромным, но мы его даже превосходили, как показало его запоздалое выступление в Москве двадцать лет спустя.

Мы орали так, словно жизнь есть величайшее, невыносимое горе, и особенно жизнь в семнадцать лет. Мы орали так, будто величайшим несчастьем для нас было родиться и ещё большим – не умереть как можно скорее. Как будто ничего хорошего в нашей жизни не произошло и нас не ждет ни единой секунды более-менее сносного существования.

Как орут все подростки, возраст которых почему-то считается веселым и беспечным.

Дитя во времени, сынок,

Увидишь, как слепой стрелок

На рубеже добра и зла

Пускает пули наугад.

Свинец смертельным наугад

Летит в того, кто виноват,

И собирает урожай.

И если сотворил ты зло (а кто не сотворил его?),

Зажмурь глаза и жди за это

Убийственного рикошета.

Казалось, мы никогда не выберемся из этой ямы.

"Наша улица" 2006, No 9