Мальчики - [4]
Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошёл полным ходом. Я насилу отыскал позади, в чёрной ночи, крошечный жёлтый огонёк, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далёкому берегу лодка. И я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом.
Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шёпотом:
— Знаешь, кто, наверно, про нас всё рассказал?
— Санька Широкий Нос, — шепнул Коля.
— Давай ему ничего не скажем про чехонь!
— А про сазанов?
— А про сазанов скажем, что мы их съели.
— Ага, — согласился Коля.
Всё было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что тёплым, шумным, как машина, приливом меня понёс куда-то сон.
Вася
Это было, когда немец наступал на Москву.
Вася запомнил сумерки, такие синие-синие, с одним розовым стеклом — это то стекло, которое почему-то не замерзает в избе, — а другие были покрыты ёлочками, звёздами, папоротниками и синели с каждой минутой больше и больше. Он возился с котёнком, всё хотел положить его на спину, а котёнок норовил перевернуться, смешной, однобокий: на одном боку рыжая шерсть его склеилась от смолы — он лазил в подпол и вымазался в смоле, ещё когда было тепло.
В это время пришла мать и — прямо к сундучку.
— Ты оставайся с Васяткой, — сказала она бабушке, — а я уйду.
Бабушка начала плакать, а мать молча вынула из сундука бельё да красное платье, взяла целый каравай хлеба, затянула всё в узел и пошла к двери. С порога вдруг обернулась, прижала Васю к себе так, что ссадила ему кожу на носу об новую овчину полушубка и он вскрикнул:
— Больно, мам!
— Васютка, Васютка… — сказала она и опять пошла из избы.
— Ты бы взяла его с собой! — всхлипнула бабушка.
— Куда его, он замёрзнет, — ответила мать и захлопнула за собой дверь.
Бабушка велела Васе лезть на печку и, пока темнело, прибирала в сундучке, а потом тоже забралась на печку.
— Не спишь? — спросила она.
Вася не спал, и она сказала:
— Когда они придут, ты только знай помалкивай.
— Кто придёт? — спросил Вася.
— Немцы. Будут тебя спрашивать, а ты вот так вот разводи ручками — стало быть, что ты ничего не знаешь.
— Про что будут спрашивать?
— Всё равно про что. Ты только разводи ручками. Вот так вот. А спросят, сколько тебе лет, скажи — восемь.
— Мне десять.
— А ты скажи — восемь. Всё лучше немного помене.
— А про себя ты сколько скажешь?
— Сколько мне-то? Про меня, чай, лучше сказать поболе…
Вася услышал, как котёнок бросился за мышью, и, полежав, сказал:
— Упустил!
— Пымает, — отозвалась бабушка. — Ты спи.
Тогда уже в полной темноте Вася шепнул бабушке:
— Я знаю, куда мамка ушла: воевать с немцами.
— Ну и помалкивай! — рассердилась бабушка. — Я что тебе сказала?
И Вася тоже рассердился на бабушку, поворочался к уснул.
А на рассвете он услышал мужские голоса, которые тарабарили непонятно и смеялись. Вася высунул голову из-за печки и увидел трёх немцев. Они разделись, составили ружья в угол, выложили на стол всякую всячину из сумок, а один из них, черноволосый и черноглазый, с густыми усами, намыливал щёки белой пеной, обмакивая мазилку в Васину чашку с голубым ободочком.
Бабушка уже затопила печь. Один солдат ушёл и долго не возвращался, а вернувшись, принёс рябенькую курицу с перерезанным горлом, поднял её над своей головой, и оба других солдата опять затарабарили и засмеялись. Черноусый посадил бабушку на лавку, велел щипать курицу. Вася сразу признал молодку — такие рябенькие, вроде цесарок, выводились у соседей.
Пока бабушка её щипала, немцы вынули из ящика трубу, похожую на козьи рога, только потолще и с тупыми концами, приладили её на подпорку против того стекла, которое не замерзало, и стали поочерёдно глядеть в стёклышки под трубой.
Чёрный, отойдя от трубы, подошёл к печке и увидел Васю.
— Н-на-на! — воскликнул он, прищёлкнув языком.
Взяв Васю за руку, он стянул его на пол, присел на лавку, поставил Васю между своих раздвинутых колен и начал что-то выспрашивать. Вася ничего не мог понять и только смотрел на его чёрные усы, шевелившиеся, как веники, которые развязывают, а немец, прижав его локти к туловищу, всё что-то талдычил непонятно. Наконец Вася разобрал слова:
— Папа, мама…
Он понял, о чём хочет знать немец, выпростал свои локти, развёл руками, как его учила бабушка, и покосился на неё. Но она словно и не замечала его.
Немец легонько толкнул Васю, подвёл его к трубе и велел смотреть в стёклышки. Вася ровно ничего не увидел и опять развёл руками. Тут чёрный намусолил себе большой палец и провёл пальцем по Васиному затылку против волос так больно, что Вася насилу удержался, чтобы не заплакать, и скорее опять полез на печь.
Солдаты велели бабушке спуститься в подпол и что-то приказывали ей, а она, выглядывая из подпола, мотала головой и твердила:
— А коли нет ничего, откуда я вам возьму?
Её вытянули из подпола. Один немец спрыгнул туда, пошарил, достал корчагу, в которой засыпаны были золой яйца. Черноусый взял палку, стукнул бабушку по голове и закричал. Бабушка прикрылась платком.
«Вот была бы мама, — подумал Вася про черноусого, — она бы тебе!..»
