Мальчик с Голубиной улицы - [27]

В наступившей тишине слышалось приближающееся к двери шумное дыхание, словно кто-то там работал кузнечными мехами: «Уф… Уф!..»

Фома Гордеич Кнакер был на своем веку коммивояжером, трубачом и прорицателем, он держал рулетку, уезжал в Америку и вернулся, и теперь учил нас русскому письму и счету.

Кнакер шумно дышал и громко топал, и, когда снимал боты, мальчики с ужасом смотрели на дверь.

Он появился с пачкой книг, в котелке и визитке, с которой резко контрастировали бриджи и глянцевые краги. Глядя на них, мальчики думали, что Фома Гордеич только что соскочил с коня, тем более что он не вошел, а ворвался в класс. Он кинул свою пачку книг на кафедру, затем взошел на нее сам, сложил руки на мощной груди и начал так:

— Балбесы! Вы думаете, если нет Николки (так называл он свергнутого царя), так можно ходить головой вниз, а ногами вверх? Кто так думает — вон из класса!

Мальчики не шевелились.

— Ну, так сидите смирно, — сказал Фома Гордеич, — чтобы я не слышал, как вы дышите.

Он развязал свою пачку книг, раскрыл одну из них и углубился в нее.

Мальчики молча сидели и смотрели на Фому Гордеича, изучая его пухлые щеки, выпученные глаза и длинный, висящий, как груша, нос. А Фома Гордеич сидел на возвышении, листая страницу за страницей, хмыкал, удивленно поднимал брови, притопывал ногой в такт чтению и изредка вскрикивал: «Ай-ай-ай!»

— Фома Гордеич, а я знаю, что вы читаете, — прокричал восторженный голос из класса. — Вы читаете «Три мушкетера».

— Босяк, откуда ты знаешь «Три мушкетера»? — поднял голову Фома Гордеич, рассматривая мальчика.

— Я еще знаю «Королеву Марго», мне подарили на именины, — отвечал мальчик.

— Ну, хорошо уже! — сказал Фома Гордеич, захлопывая книгу. Он встал, расправил грудь, зевнул и сказал: — Эй, вы, байбаки, балбесы, башибузуки, и зачем вы только сюда приходите? Из вас ученые, как из меня блюдечко!

После этого он сделал передышку, во время которой медленно оглядывал мальчиков от первой до последней скамьи, а класс постепенно бледнел.

— Ну? — спросил Фома Гордеич, имея в виду заданный урок.

Мальчики убито молчали, чувствуя, как ноют у них кости, и лихорадочно вспоминали урок.

— Ну, кого я спрашиваю, чердачную балку или вас? — закричал он так, что с потолка посыпались на мальчиков рыжие прусаки.

В классе стало тихо, как на кладбище.

— Ну, иди, например, ты, Голубчик! — ткнул он пальцем в головастого мальчика.

— Я не Голубчик, — заикаясь от страха отвечал головастый мальчик.

— А кто же ты? Кто твой отец?

— Мой отец Зайчик.

— А ты думаешь, если ты Зайчик, так я стану перед тобой на колени? — сказал Фома Гордеич. — Ну, иди уже сюда.

Фома Гордеич подтянул Зайчика к себе и поставил его между своих мощных колен.

— Ну, ведь ты не выучил урока? — спросил он, заглядывая в бегающие глаза Зайчика, и толстыми, короткими, точно обрубленными, пальцами больно ущипнул Зайчика за щеку.

— Уй, учитель, уй! — вопил Зайчик. — Учитель, я все выучил!

— Ну, раскрой книгу, ты, овца, — сказал Фома Гордеич.

Зайчик открыл книгу и преданно, как собака, посмотрел в глаза учителю.

— Найди страницу, — велел Фома Гордеич и, держась за сердце, начал: — Уф… Уф…

Зайчик, сопя, отыскал нужную страницу, закапанную вареньем.

— Ну, что тут написано, ты, оглобля? — спросил Фома Гордеич.

— Тут написано, — отвечал Зайчик, отчаянно вглядываясь в буквы, — тут написано… — и, шепелявя и заикаясь на каждом слоге, он читал: — Ма-ша, на-ша, ка-ша…

А Фома Гордеич, прикрыв глаза и в такт отбивая ногой каждый слог, повторял за Зайчиком:

— Ма-ша, на-ша, ка-ша… Очень хорошо.

Вдруг он приоткрыл глаза и посмотрел на испуганного и ликующего Зайчика:

— А что такое Ма-ша?

Зайчик во все глаза смотрел на учителя.

— А что такое ка-ша? — свирепел Фома Гордеич.

Зайчик глотал слюну. Никогда ему в голову не приходило, что это непонятное, далекое, произносимое чужим, визгливым голосом «ка-ша» и есть та манная каша, которую он так не любил и за которую каждое утро получал копейку.

— А что такое на-ша? — гремело где-то над головой, и Фома Гордеич двумя жесткими, как клещи, пальцами взялся за пушистое, мягкое ухо мальчика. — Я спрашиваю: что такое на-ша? Олух, овца!

— Уй, учитель! Уй, сейчас я скажу! — кричал Зайчик, и малиновое ухо его выросло из-под кепочки на два дюйма.

— Господи, когда все это кончится! — сказал Фома Гордеич и вдруг схватился за сердце: — Уф… уф…

Отдышавшись, он сказал:

— Возьмите в руки перья.

Мальчики схватили ручки, торопливо макали их в фаянсовые чернильницы-невыливайки и, косясь на учителя, нагибались над тетрадями, уже заранее высунув кончик языка.

— Пусть написана будет буква «а», — объявил Фома Гордеич.

Мальчики тщательно принялись за работу.

Чернила не были у всех одинаковыми: у одних синие, у других — зеленые, а у кого и бордовые. И вот по всему классу, на всех партах, разными цветами оживала буква «а», первая буква алфавита.

У кого она была круглая, пузатая, как арбуз; у кого зеленая, тощая, во всю страницу, как кол; а у кого, окруженная оранжевыми кляксами, расцветала, как бутон розы.

Фома Гордеич, пока скрипели перья и сопели мальчики, сидел с закрытыми глазами и что-то жевал.

— Готово? — спросил он и открыл глаза.