Мальчик с Голубиной улицы - [22]

— Ай! Ай! Ай! — кричал Жорж Удар.

Но это только вызывало в ответ еще большее неистовство.

— На тебе!.. На тебе!.. На тебе!..

Он кричал, а я продолжал месить его как тесто.

— Будешь знать! Будешь знать! Будешь знать!

…И отчего это так?

Родной переулок, знакомый всеми крылечками, знакомый до каждого кустика, кажется сейчас, в вечерней тьме, страшным, чужим и что-то скрывающим. Идти или не идти? Вокруг необычайно тихо.

Как перед нырянием, глубоко вдыхаю. И, уже не помня себя от страха, иду этим ужасным, полным тьмы, мрачно и сокровенно гудящим переулком. Я уговариваю себя: «Не бойся, не бойся!»

Незнакомо шумят палисадники, слепые окна отчужденно глядят на меня.

«Господи, не тронь меня. Пусть все будет хорошо».

Теперь я даже закрыл глаза — может, так будет лучше — и пошел шатаясь, неверными, слепыми шагами.

И вдруг меня ожгло, я громко вскрикнул и открыл глаза. Меня прибило к старому амбару, в крапиву.

Я стал вглядываться. Загадочный рокот, как ручей, приближался, нарастал и снова утихал. Что-то родное и спокойное явственно проступало в этом шуме, и я наконец понял: это дерево. Как же я мог забыть тебя, старый дуб! Огромный, с темным густым шатром листьев, он стоял и гудел, словно ждал меня.

Но что-то там, наверху, зашевелилось.

— Киш! — взвизгнул я.

С ветки соскочила и, дико сверкнув глазами, исчезла во тьме черная кошка. Я стоял весь словно с ободранной кожей.

…Красно светилась кузница Давида, и громадные, высеченные из тьмы ковали подымали и опускали, подымали и опускали свои черные молоты.

Я подошел ближе к воротам и вдруг почувствовал горячий кислый запах окалины.

Я стоял на пороге, а ковали подымали и опускали, подымали и опускали молоты.

— Эй! — закричал вынырнувший из темноты Микитка. — Что тут делаешь?

— Смотри — куют железо, — сказал я зачарованно.

— А там все думают — ты в колодец упал.

Он повел меня домой. По дворам брехали собаки, и в палисадниках отчаянно пахли цветы.

У калитки стояла тетка.

— Смотри, так быстро и ты уже вернулся?

— Да, тетенька.

— Вы слышите, люди, — жалобно закричала она, хотя во дворе никого не было, — он еще говорит «да», и у него еще поворачивается язык говорить «тетенька»!

На столе дымилась миска с супом.

— Садись, Микитка, молодец! — сказала тетка.

Она поставила перед ним глубокую, до краев налитую тарелку супа с фасолью.

Микитка незаметно перекрестился и начал трапезу.

Ел он молча, степенно зачерпывал, медленно подносил ложку ко рту, защищая ладонью левой руки, дабы не пролилась драгоценная капля супа с фасолью.

Закончив, аккуратно вытер тарелку хлебцем и с удовольствием съел и его.

— Ну что, Микитка, вкусно? — спросила тетка.

— Пожевал, — ответил Микитка.

— А еще налить?

Микитка посмотрел на потолок, словно читая там ответ, и сказал:

— А можно.

Он так же спокойно, неторопливо и рассудительно, с трудовой мужичьей солидностью съел и вторую тарелку.

— Теперь хватит? — спросила тетка.

— Микитка незаметно пощупал под столом пузо и ответил:

— Славно.

— Ну, вот тебе еще ириска, — сказала тетка.

— Баловство, — ответствовал Микитка, беря ириску. Прежде чем съесть, он пробовал ее то на один зуб, то на другой, словно выбирал, какой из них больше заслужил лакомство.

— Микитка, царя нет, а кто же есть? — спросил я.

— А кто его знает, — ответил Микитка.

…Тихая звездная река текла над головой, грустная, неслышная, великая, вечная.

Вот выберу себе одну звезду и буду на нее смотреть.

Говорят, у каждого человека есть своя звезда. Сколько людей на земле, столько звезд на небе.

Где же моя звезда? Как угадать ее? Где она, та, которая горит твоей душой, твоей судьбой?

— А где моя звездочка, дед?

— Вон там, маленькая-маленькая. Видишь? — сказал дед.

— Где? Где?

— Вон облачко ее закрыло.

Серебряной прозрачной кисейной тенью прошло облачко. А яркая, искристая звездочка тихо переливалась, словно открывала и закрывала глаз.

Так вот она где, моя звездочка! И она будет всегда на небе, всегда будет следить за моей жизнью, и где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, ни стряслось, ни угрожало мне, — она не оставит меня, добрая, лучистая, сияющая высоко в небе и всевидящая.

Где-то по булыжнику грохотал извозчик. За рекой сверкнула молния.

И звезды, и дальняя молния, и ночной грохот извозчика, и трепет листьев, и то щемящее, что схватило и не отпускало душу, — все это слилось в одно предчувствие чего-то большого, необъятного, еще не виденного и не испытанного, но такого, что займет всю жизнь и будет продолжаться бесконечно и бессмертно, как эти звезды.

3. Свобода, равенство и братство

Впереди стоял Котя, в берете с пушистым красным помпоном и в форсистых гамашах с белыми пуговками, и рядом с ним Микитка, босой и без шапки. Был здесь и Яша Кошечкин с фиалковыми глазами, и Жорж Удар со своими бицепсами, и толстый Сеня в крохотной жокейке, и Дылда в рваной ватной шапке.

Мальчиков выстроили в светлом зале с белыми мраморными колоннами, под огромной, как хрустальный дворец, люстрой. Под ногами протекал зеркальный паркет, и головокружение уносило по этой реке.

Классная дама была вся розовая, в розовой шляпе, в розовой кофточке и розовых чулках.

— Деточки, — сказала она, — сейчас свобода, равенство и братство.