Мальчик. Роман в воспоминаниях, роман о любви, петербургский роман в шести каналах и реках - [48]
– …Да!
– Здравствуй, милый, – сказал безмятежно я.
– Ты меня разбудил.
– Не тебя одного.
– Ты чего такой злой?
Я слегка удивился, мне думалось, я безмятежен и ласков.
– Наплевать… Мебель? Книги?
– А мебель какая? – спросил, с трудом просыпаясь, мой собеседник.
– В общем, дерьмо. Столик круглый, три ножки, ручная резьба, конец века, орех, бюро ореховое, резьба машинная, десятые годы, книжный шкаф довоенный, шесть полок, орех, испорченный красным лаком, одно стекло матовое, узор под модерн, другое отсутствует, люстра, бронза, начало века, шесть ламп, стекло под хрусталь, стол письменный, после войны, две тумбы, сукно в хорошем состоянии, остальное всё наше, последние годы, Эрика сороковая средней изношенности, Рекорд триста десять.
– Рекорд подари своей тете. А книги?
– Книги хорошие. Мастера почти все, почти все Памятники, Мировой томов семьдесят, жёлтый Стендаль, Чехов синий, зелёный, Гоголь зелёный, Гоголь чёрный, Бунин красный и Бунин голубой, Пушкин – синий, коричневый, бежевый, Бальзак полный, зелёный Диккенс, Достоевский семнадцать, Достоевский предыдущий, почти все англоязычники последних лет, макулатурные все, довоенная мировая классика, Лермонтов юбилейный чёрный, Лермонтов синий, Лермонтов красный, Даль два тома, Лев Николаевич разрозненный, Алексей Константинович, Блок в двух изданиях… ну и прочая ерунда, марксовские, вольфовские, солдатенковские издания, символисты, Белый четыре тома, Крестовский опять же четыре…
– Не валяй дурака! Куда ехать?
…художников полки три.
– Какие?
– Бухарест, Будапешт, Париж, Франкфурт… всякие. Немного Брюссель, Рим…
– Адрес скажи!
…Босх.
– Румынский? – спросил он недоверчиво, – тонкий?
– Толстый. Аркадское издание. И такой же Дали.
– И ты не берёшь Босха?
– Я здесь ничего не беру. Записывай адрес… Берёшь машину, и чтобы к пяти часам всё увез!
– Двенадцатый час!.. Где я машину возьму? Раньше ты мог позвонить?
– Ключ будет у дворничихи, зовут тётя Нюра.
– Нюра… – сказал он, записывая.
– Даёшь ей за ключ десятку.
– Десятку…
– Не больше. Меня не будет. Цену дашь сам.
На том конце засопели. Но я знал, что мой собеседник парень искренний и много не сбавит.
– Брать то, что в комнате. Что в коридоре – не брать. Ключ Нюре. Дать ей полста.
– Полста…
– Скажешь: аванс от меня за ремонт.
– За ремонт…
– Будет куча книг, которые ты не возьмешь, куча всяких картинок и груда бумаги. Скажешь Нюре: пусть всё приберет и хранит. Объявятся добровольцы и поблагодарят.
– А что за бумаги?
– Дневники, переписка, любовные тайны, неизвестные миру дети… откуда я знаю? что я, буду копаться в этом дерьме? День на побелку, день клеить обои, день паркет циклевать, красить… Скажешь Нюре: через пять дней я привезу старушку, с которой меняюсь. Всё! Деньги жду от тебя через месяц.
– Ну, старик… – Такого подарка мой собеседник не ожидал и теперь мне серьезно прибавит.
– Будь здоров!
Я положил трубку. Никто больше в доме не плакал. Судя по шуму воды, моя гостья мылась.
VII
– …Как вы можете?.. как вы можете? – сказала она, входя.
Вытиралась она кое-как, капли свежей воды дрожали на шее возле ключиц, на голых ногах. Ноги были красивыми, с тонкою косточкой. Сколько же лет было ему?.. пятьдесят четыре?
– Вы здесь не жили! Вы запутали, обманули его, вас здесь не было! это мы с ним эту квартиру выменивали!.. («Вы м-м-ме-нивали» – так от обиды и злости выговаривалось у нее.)
– Вы хотели бы здесь остаться?
Она быстро и очень внимательно глянула на меня.
– Надеюсь, вы не намерены, – медленно проговорил я, – предложить мне себя в роли верной жены?
От бешенства она прикусила губу.
– Мне нужно одеться! Вы слышите? Мне нужно одеться!!
– С моей стороны было бы неприлично препятствовать вам.
Я равнодушно наблюдал, как она, заходясь от злости, собирает по-женски в охапку чулки, эластичный пояс с истершимися резинками, грязноватые трусики, лифчик, шерстяные бордовые панталоны, много штопанные в паху, мятую розовую сорочку, тонкий коричневый свитерок, серую замшевую юбку, рубашку на кнопках и с планочкой, бусы, браслет и тёмнобордовый, крупно вязанный джемпер.
Одевшись на кухне, она возвратилась, села за столик, сняла на пол палехский чёрный поднос, установила небольшое круглое зеркало и из сумочки мятой и тонкой кожи вынула косметичку. На меня она не глядела, начав очень женскую древнюю игру в то, что меня больше в комнате нет. Суть игры заключалась в том, что я в комнате всё-таки был, но каждый её жест, угрю мый и чрезмерно независимый, назидательно сообщал мне, что меня числят в отсутствующих и моя, нерешённая ещё, будущность зависит от меня самого, что кругом я виновен и пора мне искать примирения, хотя вовсе ещё не известно, даруют ли мне его.
