Мальчик. Рассказы о детстве - [8]

— Как бы то ни было, — продолжил он свою речь, — а схватить дохлую мышь, рассчитывая взять пригоршню пустокляпов, это, наверное, достаточно сильное переживание. Согласны?

Никто ему не ответил.

— Так вот, — продолжал он, — если старый человек, наподобие миссис Пратчетт, внезапно испытает очень сильное потрясение, то, думаю, вам известно, что затем случается?

— Что? — сказали мы. — Что случается?

— У отца моего спросите, — сказал Твейтс. — Он вам расскажет.

— Ты скажи.

— У такого человека случается сердечный приступ, — объявил Твейтс. — Ее сердце перестало биться, и через пять секунд она умерла.

На мгновение, а то и два мое собственное сердце перестало биться. Твейтс ткнул указательным пальцем в меня и мрачно сказал: — Я думаю, что ты ее убил.

— Я? — закричал я. — Почему только один я?

— Ты это придумал, — сказал он. — И потом, это ты закинул мышку вовнутрь.

Нежданно-негаданно я вдруг оказался убийцей.

Как раз в это самое время мы услыхали далекий звук школьного звонка, и оставшийся отрезок пути нам пришлось преодолевать бегом, иначе мы опоздали бы на молитвы.

Молились мы в Зале Собраний. Мы все рассаживались на деревянных скамейках, которые стояли в несколько рядов, а учителя восседали лицом к нам в креслах, находившихся на возвышении. Наша пятерка успела юркнуть на свои места как раз вовремя — директор школы уже шествовал к возвышению, на котором стояли кресла, а за ним двигались другие учителя и прочий персонал школы.

Этот директор — единственный учитель Соборной школы в Лландаффе, которого я могу вспомнить, и вы скоро узнаете, почему я помню его очень отчетливо. Имя ему было — мистер Кумбз, и в моей памяти хранится картинка крупного человека, этакого великана, с физиономией, похожей на кусок ветчины, и копной ржавых, спутанных в колтун волос на макушке.

Все взрослые видятся маленьким детям гигантами. Но школьные директора (и полицейские) — самые громадные великаны, они куда больше всех прочих. Вполне возможно, что на самом деле мистер Кумбз был совершенно обычным существом, но в моей памяти он — огромный великан.

Мистер Кумбз как раз продвигался к возвышению, чтобы промямлить старинные молитвы, которые у нас бывали каждый день, но сегодня утром, после того как прозвучало последнее «Аминь», он не развернулся, как обычно, и не стал стремительно уводить свою свиту. Он остался и по-прежнему стоял перед нами, и было понятно, что он сейчас что-то объявит.

— Вся школа немедленно выходит на спортплощадку и становится там строем, — сказал он. — Книги с собой не брать. И не разговаривать.

Вид у мистера Кумбза был похоронный. Его розовое, как ветчина, лицо так угрожающе нахмурилось, как это бывало только тогда, когда он доходил до предела раздражительности и кто-нибудь очень уж напрашивался на его директорское внимание. Я сидел там, маленький и перепуганный, и мне директор, в его черном, ниспадающем с плеч одеянии, представлялся судьей на процессе об убийстве.

— Это он убийцу искать будет, — прошептал мне Твейтс.

Меня стала бить дрожь.

— Спорим, полиция сюда уже приехала, — не унимался Твейтс. — И черная маруся, ну, полицейский воронок, значит, дожидается.

Когда мы вышли на спортплощадку, все мое нутро забунтовало, будто живот мой мало-помалу заполнялся бурлящей водой. «Мне только восемь лет, — сказал я себе. — Никакому восьмилетнему мальчику не под силу убить кого бы то ни было. Так не бывает».

За порядком на спортплощадке следил заместитель директора. Он командовал:

— Строиться по классам! Шестой класс! Пятый класс рядом с шестым! В шеренгу становись! В шеренгу! Разговорчики в строю! Прекратить разговоры!

Твейтс, я и три других моих друга учились во втором классе, младше нас были только первоклассники, и мы построились вдоль краснокирпичной стены, встав плечом к плечу. Помню, когда сюда явились все мальчики, учившиеся в нашей школе, их выстроили в каре, то есть вдоль всех четырех сторон площадки, — примерно сотню мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет, в одинаковых серых шортах, серых пиджаках, серых гольфах и черных ботинках.

— Прекратить болтовню! — орал замдиректора. — Полнейшая тишина!

Но чего ради понадобилось выводить всех нас на спортплощадку? Вообще зачем это? — дивился я. И зачем это нужно — так нас выстраивать? Прежде никогда такого не бывало.

Я уже почти готов был увидеть двоих полицейских, которые сейчас выскочат из школы, схватят меня за руки и закуют в наручники.

Из школы на спортплощадку попасть можно было только через одну-единственную дверь. И вот она вдруг распахнулась, и в ней, словно ангел смерти, появился мистер Кумбз, огромный и пухлый в своем твидовом костюме и черном одеянии поверх него, а рядом с ним, поверите ли, прямо возле него мелко подергивалась невзрачная фигурка самой миссис Пратчетт!

Значит, она была жива! Какое огромное облегчение.

— Она жива! — прошептал я стоящему рядом со мной Твейтсу. — Я ее не убил!

Твейтс не обращал на меня внимания.

— Начнем отсюда, — говорил директор миссис Пратчетт. Он схватил ее за руку и подвел к тому месту, где стоял шестой класс. Потом, так и не отпуская ее, быстро повел вдоль мальчишеской шеренги. Похоже было, будто какой-то генерал обходит воинский строй.