Мальчик на коне - [58]

- Будь осторожен, - говорил он, пока мы поднимались по лестнице в студию, - бедняга очень самолюбив, он полагает, что умеет писать. К тому же он немного рисует. Но писать? Ничуть. Увидишь сам. Но, не ...не оскорбляй его чувств, высказывая свои мысли.

А то он вдруг засмеётся перед другой дверью: "А вот этот парень думает, что он гений. Совершенно уверен, что умеет писать. Но я тебе расскажу, как он это делает. Его идол - Дефреггер. Он ездит по деревням, выискивая крестьян в стиле Дефреггера, костюмы Дефреггера, композиции Дефреггера. Если он натыкается на картину Дефреггера, то пишет её так, как её написал бы Дефреггер. Только...

никто кроме него самого не видит сходства. А он так и не может найти натуру Дефреггера в жизни, конечно и сам Дефреггер не находил её, поэтому он делает то, что делал его учитель: он нанимает натурщиков на улицах города, одевает их, располагает их и пишет их так, как считал нужным Дефреггер. И его картины покупают. Вот в этом-то и беда искусства в наше время. Кое-кому из художников в этом доме удаётся продавать свой товар... как правило американцам, но продают же. Живут же люди."

И действительно, этот последователь Дефреггера, когда мы вошли к нему в студию, писал группу тирольских крестьян, расположенных по Дефреггеру, а маленькая пухленькая уличная девчонка была разодета сельской мадонной. Во время работы она всё время перекидывалась шутками с художником и моим другом, постоянно смеялась.

А когда мой гид ушёл, оставив меня там, и я направил разговор в серьёзное русло, художник стал восхищаться Дефреггером, так разволновался, что бросил работу и повёл меня в галерею смотреть работы Дефреггера. Он не смотрел ни на что другое и велел мне не отвлекаться, даже на Ленбаха.

- Ленбах! Фу! -говорил он. - Он может немного писать, но он же не видит.

Приведите к нему кайзера или какого-либо князя и скажите ему написать его. И он вам сделает некое подобие, но... этот человек живёт здесь и не видит жизни вокруг себя - ничуть. Вряд ли он когда-либо видел крестьянина, а если и видел, то что же узрел? Характер, жизнь, правду и красоту настоящего народа? Ничего подобного. Нет. А вот теперь посмотрите на этого Дефреггера...

Я был в отчаянье. Я не могу распознать произведение искусства, даже если и вижу его. Я приехал в Мюнхен, чтобы понаблюдать за художниками в работе, чтобы прочувствовать что пытается сделать художник. Мой вожатый ходил со мной из студии в студию, где писали художники и студенты. Но это были не картины, только невежды могут называть такие вещи картинами. Иногда тот, кто писал, называл свою работу картиной или живописью, а мой гид называл их набросками и давал мне понять, что эти люди не вникают в то, что делают. Во время работы они разговаривали, шутили, смеялись, заигрывали с натурщицей, флиртовали с ней, любили её. Не удивительно, чтоих нельзя принимать всерьёз. Не удивительно, что они не художники и никогда не станут ими, никто, кроме моего вожатого. Мы частенько заходили к нему в студию отдохнуть, поговорить, выпить. Пил он изрядно. Но пока я был у него, он никогда не работал, и никогда не говорил о своих картинах. Он просто доставал их по одной в каждый визит. Устанавливал картину на мольберт на целый день, тщательно поворачивал её к свету и оставлял так. "Произведение искусства само говорит за себя", - обычно произносил он.

"Просто смотришь на него и впитываешь в себя". Так мы сидели, пили и разговаривали о другом, а картина в это время делала своё дело. Вначале меня не интересовали его картины, они были набросками, незаконченными этюдами, но удивительно было то, что, говоря о живописи, он пробуждал воображение зрителя, которому хотелось закончить то, что художник только задумал, который жаждал увидеть продолжение линии, только намеченной художником, и, наконец, мы вдвоём с художником составляли между собой совершенное произведение. Если бы я покупал картины, то купил бы одну-другую из картин моего гида. А так я просто восхищался ими и слушал его, и это устраивало его. Мы стали закадычными друзьями, но я так и не видел, как он работает, а мне хотелось посмотреть, как работает настоящий мастер.

Однажды в Блюте кто-то предложил всем нам поехать в Венецию на этюды. Я воспринял это с восторгом, и раздалось несколько голосов в поддержку. Другие стали возражать, и разговор перешёл в дискуссию по вопросу, является ли Венециясамым прекрасным местом в мире или же самым грязным и уродливым, о котором наворочено столько лжи. И оппозиция победила, в отношении меня. По крайней мере у меня сложилось впечатление, что Венеция - это зверское собрание того, чтонекогда было дворцами, а теперь ставших трущобными жилищами на фоне вонючих сточных канав, по которым плавают хитрющие крысы, которые прекрасно живут, питаясь отходами, вываливаемыми в тихие затхлые сточные воды сообществом грязных жуликов. Но в действительности побеждённые выиграли. Гурьба решила ехать в Венецию.

Они достали путеводитель у огромного мясника, и пока изучали его, я понял, что на его порыжевших страницах были адреса не только Венеции, но всего на свете.