Мальчик, который нарисовал Освенцим - [16]
Стоял вечер 29 июня 1943 года. Место называлось Бжезинка-Биркенау, недалеко от города Освенцим[28]. Охранники, сопровождавшие нас во время поездки, давно сменились, ибо то был мир, тщательно скрываемый от посторонних глаз.
– Вон, ублюдки! Raus, Raus! Быстрее, Schweinehunde![29] – орал наш новый хозяин, совершенный представитель совершенной расы.
Мы в ужасе спрыгнули из вагонов и были грубо построены рядом с поездом.
По всей длине импровизированной платформы выстроилась целая рота СС. Солдаты были хорошо вооружены, и если это служило целью нас напугать, то план сработал. Продолжали раздаваться окрики. По обоим концам платформы стояли пулеметы. Собаки встретили нас предупреждающим лаем и принялись яростно натягивать поводки. Кинологи с трудом их удерживали.
У меня появилась возможность бегло осмотреться. Пейзаж не вселял ни покоя, ни утешения. На километры вокруг не росло ни одного дерева, сплошные голые поля. Вдалеке клубился густой туман, в котором скрывалось то, что поджидало нас. Эсэсовцы грубо приказали нам разбиться на группы: кому-то указывали, кого-то толкали, а на кого-то кричали.
– Schnell, schnell![30] Все вещи оставьте здесь! Трудоспособные мужчины – направо, женщины, которые могут работать, – налево, остальным остаться посередине платформы.
Эсэсовцы подкрепляли свои приказы ударами кнутов, а мы пытались понять, что же происходит.
Я быстро обнял маму на прощание и пошел направо.
Встал, вытянувшись по струнке, выпятил грудь вперед, чтобы казаться крупнее. И, выдержав на себе пристальный взгляд проводившего отбор офицера СС, затерялся в толпе мужчин.
С наступлением темноты подъехали грузовики. Я видел, как стариков и немощных загружают в кузов и увозят. Матери с детьми ждали, пока нас, мужчин, не построят в шеренги по пять человек и не уведут с платформы.
Примерно через полчаса наша колонна из 117[31] мужчин, все еще сбитых с толку прибытием, которое не предвещало ничего хорошего, подошла к охраняемой заставе. Грязные лужи и влажная бесплодная земля свидетельствовали о том, что природа создавала это место без энтузиазма. Нас пересчитали, переписали, а потом разрешили идти дальше.
Вскоре нас снова остановили. Неподалеку виднелось здание из красного кирпича, напоминавшее очень большой крестьянский дом, но прямо перед ним размещались конструкции, которые в обычной сельской местности не увидишь. От этого здания тянулся забор из колючей проволоки под напряжением, высотой в два с половиной метра. За ним просматривалось ограждение пониже. Через равные промежутки висели черные таблички, на которых были изображены череп и кости, означавшие «опасно».
По центру возвышалась башня с аркой, через которую тянулись рельсы, и от которой в обе стороны расходились два длинных низких крыла. На вершине пирамидальной крыши был установлен излучатель звука большой мощности – сирена, по форме напоминавшая гриб, которая возвестила о нашем прибытии пронзительным воем.
После арки моему взору открылись бесконечные ряды однотипных деревянных бараков, утопающие в море огней.
Нас вновь пересчитали, и мы двинулись дальше по этому чудовищному городу заключенных, а электрический гул от колючей проволоки преследовал нас по пятам.
Ни деревьев, ни кустов – вообще никакой зелени. Это был иной, неповторимый в своей угнетающей мрачности мир. Мой взгляд неустанно выискивал новые особенности нашего местопребывания. Мы свернули по направлению к одному из лагерей, представлявших собой конгломерат безликих бараков, остановились перед серым строением, над которым возвышалась труба, и ждали, пока не подойдет наша очередь.
Внутри нас молча встретили здоровые на вид заключенные (хотя, как по мне, они больше походили на убийц и воров). Они не обращали внимания на попытки с ними заговорить, и все общение свелось к покачиванию головами и жесту, который означал «проходите». Я зашел в комнату, загроможденную горами конфискованной одежды. Затем последовали приказы:
– Раздевайтесь! Одежду – направо, белье – налево, ценности и документы – в корзину, обувь взять с собой, только обувь. Все остальное сложить в корзину: деньги, фотографии, кольца и прочее.
Я быстро разделся, и одежду у меня забрали. Оставшись голым, я неохотно снял наручные часы. Затем мое удостоверение оказалось в куче с удостоверениями остальных. Еще одного имени больше не существовало.
Потом подошла очередь волос. Утомленные парикмахеры пытались управиться с новоприбывшими как можно скорее. После стрижки нас всех брили, чтобы на телах не осталось ни одного волоска.
У меня волосы росли только на голове, но и они вскоре смешались с растущей на полу горой темных, светлых и рыжих прядей. При последнем досмотре у меня нашли два бутерброда с сыром, они уже испортились, ведь я хранил их всю дорогу из Берлина. Я попытался спрятать их в обуви и пронести с собой. Но есть их теперь мне все равно не хотелось.
Глубоко удрученный, я зашел в «баню». Там были люди, которые всего несколько часов назад стояли рядом со мной на платформе. Они сидели на обшитых досками ступенях, что поднимались к вентиляционным отверстиям в потолке. Я нашел себе место и тоже сел. Собранные в тесной комнате, словно в зале какого-то странного таинственного театра, мы ждали немыслимого представления. Никто не обратил на меня внимания, и никто не произнес ни слова. Мы не знали, что нас ждет. Каждый пребывал в обществе собственных тревог и страхов.
